– Как живешь, Рада? – голос гусара прозвучал хрипло. Может, от вездесущей дорожной пыли?
В черных глазах цыганки промелькнуло узнавание, и от улыбки появились памятные ямочки на щеках.
– Барин! Не ожидала встретить!
– Конечно. Сама же гадала, что мы больше не встретимся! – Первая растерянность прошла, и теперь Орлов был самим собой.
– Не так, барин. Я гадала о жизни, а не о встречах. Увидеться мы еще должны. – Цыганка улыбалась так ослепительно, что сердце гусара поневоле билось быстрее.
Гурьялов молчал, только переводил взгляд с одного на другого, да конечно же пытался понять, что может связывать гусарского офицера и простую цыганку.
– А моих спутников больше нет, – само собой вырвалось у Орлова.
– И старого офицера? – чуть удивилась цыганка. – Такой был видный мужчина.
– Убило его под Чаушкой, – сказал Александр, словно название небольшой болгарской деревеньки могло что-то сказать постороннему.
– Жалко, – искренне произнесла Рада, но смотрела на вытянутую ногу Орлова.
– Ты говорила о моей долгой жизни… – Гусар коснулся лубка. Мол, как же так, долгая жизнь и ранение?
– Ты будешь жить очень долго, – серьезно произнесла цыганка. – Так долго, что представить нельзя. Но как и каждого, тебя можно и ранить, и убить. Хотя убить тебя не удастся.
Кто-то говорил нечто подобное. Но кто? И вдруг Орлов вспомнил так и оставшееся в его памяти безымянным поместье и умирающего от ран мужчину. Пусть тот не говорил конкретно об Орлове, но на гусара повеяло чем-то непознаваемым, стоящим над привычным миром.
– Это твой? – кивнул он на сорванца, чтобы как-то отвлечься от нового для себя чувства.
– Мой старший. Еще есть дочка, – улыбнулась молодая женщина.
– Купи им гостинцев.
Предлагать деньги самой Раде Орлову было как-то неловко, но дать детям – совсем другое. Он извлек кошелек и вытянул из него два золотых червонца, или, как их часто называли, лобанчика из – за изображенного на лицевой стороне воина в доспехах.
Деньги были большими, каждый червонец примерно равен трем рублям, простым людям таковые монеты даже сниться не могли, но Александр расстался с ними без сожаления. Лишь благодарил судьбу и казну, выплатившую наконец жалованье в треть.
Жеманиться цыганка не стала. Монеты исчезли где-то в складках одеяния, совсем как тогда, в Инстербурге.
По сторонам тащились возничие застывшего в отдалении обоза. Каждый из них нес самую разнообразную посуду. Туда – пустую, обратно – полную, и со стороны происходившее чем-то напоминало муравейник с его бесконечной суетой.
