— Я помню об этом. Тогда ты оказался прав.
— Это я и хотел от тебя услышать, несравненная. Мое дело сказать, а как ты поступишь — решать тебе. Я умолкаю. — И, вздохнув, он склонил свою большую, лысеющую со лба голову.
В это время снаружи, за зеленой живой стеной беседки, раздался тоненький голосок:
— Госпожа! Госпожа царица!
— Что тебе? — спросила Клеопатра.
Перед ними предстала встревоженная Ишма.
— Мы тебя обыскались, госпожа моя. Ирада и Хармион подняли крик. Сотис пригнал стражу. Ты ушла так незаметно, что никто не видел куда.
— Скажи, что я нашлась. И скоро буду. Иди, девочка, прекрати этот переполох.
Девушка, радостная, убежала.
— Кто эта куколка? — полюбопытствовал Дидим.
— Моя рабыня. Ты заметил, как она похожа на меня?
— Опасная девица и опасное сходство, царица. Очень опасное.
— С чего ты взял, Дидим?
— Если ты меня спрашиваешь, значит, ты не знаешь историю жены царя Сенусерта, которая имела молоденькую рабыню, похожую на нее, как две капли воды, а когда та подросла, старую царицу убили, и её место заняла молодая и стала нестареющей, вечно юной женой Сенусерта. Бойся похожих, царица. Ты должна быть единственной сейчас и неповторимой в будущем. Второй Клеопатры не должно быть.
"А он прав, этот Дидим. Как всегда прав", — решила она, закусив по привычке нижнюю губу и вдумываясь в его слова.
— Поэтому постарайся как можно скорее от неё избавиться. Вдали от тебя она не опасна, а рядом… — Дидим не договорил и лишь покачал головой.
— Об этом ещё будет время поразмышлять. А пока — я должна остаться душевно и внешне невозмутимой. Так долдонит моя Ирада, ибо на пиру — что меня всегда злит! — я должна выглядеть как статуя, а не живой человек. Ну уж нет! Сегодня ночь моя! И я постараюсь получить все, что мне хочется. Ты одобряешь меня, Дидим?
— Вполне, царица. Чаша вина и веселье сделают тебя свободной для душевного полета. Не бойся дать себе волю.
— Я рада, что мы нашли общий язык. Клеопатра понимает толк в вине и хорошей шутке и помнит, что когда-то Дидим был забавный шутник.
Дидим загадочно улыбнулся, глаза его заволокло поволокой, он наклонил набок голову, пошевелил бровями, вспоминая что-то далекое, и сказал:
— Когда я был пленен чернокожими жителями одной деревни и прожил с ними несколько месяцев — скажу тебе откровенно, о Клеопатра, госпожа моя, нет людей более добродушных и непосредственных, чем они, — у них произошел такой случай: их кузнец в гневе убил колдуна, и вождь племени приговорил его к смерти. Всей деревней жители отправились просить вождя о помиловании. "Если ты его умертвишь, нам некому будет делать ножи и наконечники для стрел. Так как он у нас один, казни лучше лодочника". — "Нет, — возразил вождь, — лодочник у нас тоже один. Казним лучше одного из погонщиков ослов — их у нас двое".
