— Только не бойся, — говорила Клеопатра. — Погляди на меня. Видишь: я не боюсь. Даже нисколько не боюсь. — Щеки царицы покрылись румянцем, глаза блестели, она действительно не испытывала страха. — Верь мне, девочка. Лев не сделает тебе ничего дурного. Будь смелее! Иди и улыбайся!
Ишма медленно сделала несколько шагов, затем обернулась и поглядела на госпожу свою, все ещё надеясь, что та её вернет. Клеопатра лишь приободрила ее:
— Смелее, девочка! Не трусь! Ты же всегда говорила, что можешь укротить его. Ты же кормила его мясом. Я буду идти позади. И стража придет к тебе на помощь по первому зову.
Ишма спустилась по лестнице вниз, вышла за ограду, Клеопатра шла следом, держась от неё на небольшом расстоянии.
Девушка видела, что лев необыкновенно возбужден. Переступая с лапы на лапу, он хлестал себя по впалым бокам длинным гибким хвостом, мотая косматой гривой, то и дело оскаливая пасть и издавая такое рычание, от которого у неё холодело внутри. Утешало то, что он пока стоял на месте, но в любую минуту мог на неё броситься. Расстояние в два десятка шагов, на котором она находилась, зверь преодолел бы в два прыжка. Ей было страшно, но она шла и шла, точно взгляд Клеопатры толкал в спину, не чувствуя ни рук, ни ног, смотря только перед собой, на его оскаленную морду с желтыми клыками.
— Иди, иди, девочка! — шептала как заклинание Клеопатра. Про себя же она давно загадала: если Ишма будет жива, значит, и с ней ничего не случится. Если Ишма укротит это чудовище, то и она приручит ромея. Почему-то этот лев ей напомнил Марка Антония, и это невольное сравнение показалось ей символичным.
В шагах пяти от льва Ишма заговорила негромким тоненьким голоском, придав его звучанию как можно больше нежности:
— Дурачок ты дурачок! Глупенький! Чего ты расшумелся? Кто тебя обидел, мой хороший?
Лев издал тихое, почти жалобное урчание. Ишма поняла, что он узнал её и отзывается. Она осмелела, думая: "Была не была", — подошла к нему вплотную. Она сунула руку в густую жесткую гриву и сразу нащупала впадинку за ухом, то потаенное местечно, от щекотания которого он становился совсем ручным. Лев переступал с лапы на лапу, выпуская из подушечек кривые когти во всю длину, склонил голову набок и потерся о неё все равно что ласковый кот.
— Пойдем, мой хороший! Пойдем, мой миленький! — Нежный голос, теплая легкая рука, сладкий запах её тела, чем-то напоминающий вожделенный запах молоденькой львицы, совсем покорил это чудовище.
