— «САМАЯ ПРЕКРАСНАЯ…» — прочитал Вилл.
— «…ЖЕНЩИНА В МИРЕ», — закончил Джим.
Они уставились друг на друга.
— Разве в аттракционы Луна-Парка входит «Самая прекрасная женщина в мире», Вилл?
— Ты когда-нибудь видел в луна-парках женщин, Джим?
— Видел кикимор. Но как же эта афиша утверждает…
— Ладно, кончай!
— Ты злишься на меня, Вилл?
— Нет, просто… хватит об этом!
Ветер выхватил афишу из их рук.
Она взлетела над деревьями и скрылась, исполнив залихватское коленце.
— Все равно неправда это, — выдохнул Вилл. — Не бывает луна-парков так поздно в году. Чертовская ерунда. Кто захочет туда ходить?
— Я. — Джим спокойно стоял, окутанный мраком.
«Я», — подумал Вилл, и глаза его видели блеск гильотины, гармошки света среди египетских зеркал, сернокожего дьявола, потягивающего лаву, словно крепкий чай.
— Эта музыка… — пробормотал Джим. — Каллиопа. Они прибудут сегодня ночью!
— Луна-парки прибывают на восходе.
— Ага, но как насчет давешнего запаха лакрицы и сахарной ваты?
И Вилл подумал о запахах и звуках, которые несла из-за темнеющих домов воздушная струя, о мистере Тетли, который стоял, прислушиваясь, рядом со своим деревянным другом-индейцем, о мистере Кросетти со слезинкой на щеке, о шесте над входом в парикмахерскую, чей красный язык скользил по кругу, выходя из ниоткуда и уходя в бесконечность.
Зубы Вилла выбили дробь.
— Пошли домой.
— Мы уже дома! — удивленно воскликнул Джим.
Потому что, сами того не зная, они уже поравнялись со своими домами и теперь пошли по дорожкам порознь.
Взойдя на крыльцо, Джим наклонился над перилами и тихо окликнул:
— Вилл. Ты не сердишься?
— Очень надо.
— Мы целый месяц не станем ходить по той улице, мимо того дома, мимо Театра. Целый год! Клянусь.
— Конечно, Джим, конечно.
Они стояли, взявшись за дверные ручки, и Вилл поглядел на крышу Джимова дома, где в обрамлении холодных звезд поблескивал громоотвод.
Будет гроза. Не будет грозы.
Будет ли, нет ли — он был рад, что на крыше у Джима торчит эта роскошная штуковина.
— Спокойной ночи!
— Спокойной!
Две двери хлопнули в одно время.
Вилл отворил дверь и снова закрыл. На этот раз тихо.
— Так-то лучше, — произнес голос его матери.
В раме дверей в гостиную Вилл видел единственный театр, который трогал его сейчас, знакомую сцену, где его отец (уже дома! какой же крюк сделали они с Джимом!) сидел с книгой в руках, читая пустые интервалы. В кресле возле камина мать вязала, что-то мурлыча про себя.
Его тянуло и не тянуло к ним, он видел их близко, видел в удалении. Внезапно они показались ему ужасно маленькими в слишком большой комнате, в слишком большом городе, в непомерно огромном мире. В этой незапертой комнате они были ничем не защищены от всего, что только могло вторгнуться в дом из ночи.
