На следующий день я веду Джейн повидать ее новорожденную сестру. Она лежит в колыбели рядом с кроватью матери.
— Ее зовут Кэтрин, в честь королевы, — говорит маркиза.
Джейн, должно быть, понимает, что мать выглядит утомленной и хмурой, потому что разочарована рождением дочери. Тем не менее девочка чудесная, совсем не сморщенная, как это бывает с младенцами. Светловолосая, с большими голубыми глазами и прелестным ангельским личиком. Джейн, разумеется, считает, что она чудо как хороша, и хочет подбодрить мать.
— Она лучше любого мальчика, — заявляет она, но реакция на ее слова не та, что она ожидала.
— Уведите ее, — сердится миледи, — она несет всякий вздор.
Я торопливо вывожу Джейн вон из комнаты.
— Ну ничего, — утешаю я девочку, видя ее испуг. — Ты же хотела как лучше. Твоя матушка просто устала и плохо себя чувствует. Идем-ка наверх, дошивать нашу красивую ночную сорочку для леди Кэтрин. А у меня в сундуке, может быть, найдутся марципаны.
Успокоившись, счастливая Джейн пускается вскачь по коридору, но затем, вспомнив, что хорошо воспитанная девочка вроде нее должна вести себя прилично, переходит на размеренный шаг. Мое сердце сжимается от боли за нее: она такая взрослая, но совсем еще малышка. И совсем не любима теми, кто должен ее любить.
Брэдгейт-холл, октябрь 1541 года.
Мне сегодня четыре года. Миссис Эллен будит меня в шесть часов и велит читать молитвы. Я становлюсь на колени на свою скамеечку и прошу Бога сделать меня послушным и добродетельным ребенком и благословить моих родителей, но сама в это время думаю, что будет днем и что милорд и миледи для меня приготовили. Теперь я большая взрослая девочка, и мне положено есть с ними за высоким столом в большом зале, как всем взрослым. Это очень страшно, потому что нужно помнить так много разных правил хорошего тона, а я обязательно некоторые забуду, и матушка на меня разгневается. Она часто на меня сердится, хотя я изо всех сил стараюсь быть хорошей девочкой, и миссис Эллен уже сто раз мне повторяла, что можно делать, а чего нельзя. За столом нельзя говорить, если только кто-нибудь не заговорит со мной. Нельзя зевать, рыгать, ковырять в носу, вытирать пальцы о скатерть или — что хуже всего — пукать. И перво-наперво я должна помнить, что каждая трапеза — это как Тайная вечеря, так что нужно есть с такими божественными манерами, как будто я сижу в обществе самого Господа нашего.
Все это еще можно запомнить, но есть ведь и многое другое. За столом подают много блюд, но ребенку нельзя впадать в грех чревоугодия и выбирать больше двух-трех за один раз. Жирная пища, говорит миссис Эллен, слишком горячит кровь. И если вдруг у меня заболит живот, я должна сидеть тихо на своем месте и не хныкать.
