– Мне нужно вернуть эти тридцать тысяч, – выдавил наконец Пискунов. – Иначе…
Он мог не договаривать, и он не договорил.
Я рассмеялся. Похоже, у моего босса после ДТП заклинило его «мозга».
– Я принял решение, – прохрипел он. – Я заберу у этих гадов свои тридцать тысяч. И ничего они, падлы, не докажут… Я верну бабки.
– А если докажут? – спросил никак не могущий выбраться из тела идиота Мокин.
– Интересно, как?
Оба они посмотрели на меня, и я понял, что совершенно случайно отправил вопрос по двум адресам. Прижав взглядом Пискунова, я уточнил:
– Как ты планируешь их возвратить?
Витя посмотрел на меня безумным взглядом. До этого момента наш разговор напоминал симпозиум профессоров, стоящих над телом отдающего душу больного. После моего последнего вопроса мы скатились до уровня заговорщиков. Сейчас последует предложение кого-нибудь убить. Или украсть, что приведет в конце концов к первому варианту. Я плохо знаком с детективными завязками, но мне почему-то думается, что все происходит сначала именно так. Незаконно обиженный и загнанный в угол праведник во имя торжества справедливости начинает совершать втрое больше преступлений. Так герой романа с особой жестокостью убивает двадцать человек, чтобы наказать изнасиловавших его сестру двоих. Пискунову сейчас куда легче взять на душу грех за три жизни, чем рассказать Тине о случившемся.
– Что это ты так на нас смотришь? – встревожился Голев.
– Ребята… если Тина узнает…
– Ты лучше скажи, почему так смотришь, – спросил я, зараженный тревогой Ромы.
– Премия по итогам месяца…
– Виктор Сергеевич?
– Поможете?
Я ждал этого. Где-то с середины пискуновского повествования я стал догадываться, что дело нечисто. Обычно немногословный, он редко посвящал нас в свои планы. Убитый шепот в конце рассказа убедил меня в том, что босс запросит дружеской помощи. Но я не совсем понимал, в каком виде он стремится получить помощь. Одолжить тридцать тысяч мы ему не могли, даже если бы очень захотели. Но мы не захотели бы – вот в чем еще дело.
– Давайте, поедем и отымем у этих гадов мои бабки, а?
Я похолодел. Представляю, каким пламенем сейчас полыхнет законопослушный пацифист Голев, который даже отрывание ножек у кузнечиков считает актом геноцида. Но Рома, деловито покрутив на пальце ключ от вагончика, сказал слова, от которых мой холодок превратился в озноб:
– Зарплата по первой сетке и ежемесячные премиальные в размере ста процентов.
Мокин икнул.
– Ты спятил? – начался приказчицкий торг. Пискунов мял в руках шапку и хлопал ресницами. – По первой сетке получают заслуженные дорожные строители!
