Лина Лягушонок сидела верхом на бронзовом олене и болтала ногами.
— Лина! — крикнул Эдвард. Он махнул ей рукой. Лина подбежала. За немытым стеклом она рассмотрела Эдварда, бледного, растрёпанного, с упавшими на лоб волосами, со штукой синего бархата в руках.
— Что ты здесь делаешь? — удивилась Лина.
— Учусь торговать, — ответил Эдвард.
Лина сморщила коротенький носик.
— А мы скоро уезжаем! — сказала Лина.
Отец Лины был длинный невесёлый человек с вечно обвязанной шеей. Он держал лавчонку где-то на дальней улице, торговал травой от кашля и мазью от ревматических болей, которую сам делал.
Эдвард как-то был у них на Зелёном канале. Ферштеги жили в старом мрачном доме, в нижнем этаже, полутёмном от навеса над окнами, заплесневелом и сыром. Весною, в высокую воду, лодки здесь причаливали прямо к окнам, и на задних дворах по вечерам квакали лягушки.
В первую минуту Эдварду тогда показалось, что он попал в тропический музей. Через комнату тянулись воздушные корни каких-то растений, вцепившиеся в зелёную заплесневелую землю кадок и огромных горшков. Большие открытые банки стояли по углам, с искрошенными корнями, с высушенной травой, пахнущей лекарством. Чучела ящериц, больших и маленьких, хвостатых и бесхвостых, висели над камином.
Маленькая сердитая женщина вязала шерстяной чулок. Она указала на Эдварда концом спицы.
— Кто это? — спросила женщина у Лины.
— Эдвард Деккер, мама, сын капитана Деккера.
— Сын старого Деккера? У мальчишки всегда такой странный взгляд.
— Какой? — смутился Эдвард.
— Он смотрит так, словно думает о чём-то необыкновенном.
Две младших девочки, Эльзи и Мина, возились на полу с игрушками.
— Поди сюда, Эдвард, — сказал отец Лины.
Якоб Ферштег, кашляя, растапливал камин. Он долго чиркал спичкой о кожаную полу куртки. Сырой торф не разгорался.
— Как хорошо в Индии![24] — вздохнул Якоб Ферштег. — Там не нужно топить каминов.
— А зимою как же? — сердито спросила маленькая женщина, мефрау Ферштег. — Зимой нельзя без камина!
— В Индии нет зимы, — мечтательно сказал Якоб Ферштег. — Даже в январе температура на Яве редко бывает ниже пяти-десяти градусов. Жители там дважды и трижды в год собирают с полей урожай… Каждому белому, который приезжает в колонии, отводят участок земли, какой ему понравится… Я здесь живу, как жалкий подёнщик, нуждаясь во всём, а в колониях нет человека с белым цветом кожи, у которого было бы меньше, чем двенадцать слуг… На Яве любому белому готово казённое место, экипаж и двести гульденов жалованья в месяц… Вот только лихорадка, тропическая лихорадка!..
