Потом вдруг стало тепло и уютно. Тьму прорезала тонкая горизонтальная щель: это я приоткрыл глаза. В оранжевом мареве плавали, разгорались и гасли багровые пятна, пронизанные паутиною трещин. Мир обретал очертания. Вскоре я уже видел все, что было вокруг так, как будто моя голова превратилась в сплошное шаровидное око. Стоял возбуждающий запах леса. А внутри меня постепенно разгорался огонь. Огромные листья, покачиваясь, проплывали мимо, исчезая в провалах между ветвями. Словно со стороны я увидел себя сидящим на ветке, вцепившимся коготками в кору. Вниз смотреть было страшно. Ветка покачивалась, вызывая что-то похожее на головокружение – для птицы ощущение, видимо, совершенно несвойственное. Удивившись и возмутившись, я сделал непроизвольный взмах крыльями… и чуть не упал. В последний момент успел зацепиться, повиснув вниз головой. Было стыдно и страшно. Опять взмахнул крыльями и, осторожно перебирая лапками, цепляясь клювом за неровности ветки, с большими трудами вернул себя в первоначальное положение.
Жар внутри стал привычным. Гораздо сильнее мучил страх перед бездною, куда меня чуть не снесло. Конечно, я же не птица, – только «подделка». Сидел нахохлившись, грустно глядя на мир, который меня не желал замечать. Тогда я еще не догадывался, как это здорово, когда тебя просто не замечают.
Полная достоинства и бесстыдства, она, не спеша, буравила воздух. Ее гудение вливалось в музыку леса темой сладкой надежды. Я не задумывался над тем, чего она тут искала. А ее не интересовала моя персона. Она летела по своим мушиным делам, петляя между стволами. Ее блестящие глаза занимали полголовы. Остальное же состояло из тучного брюха и гадких отростков. Она была отвратительна, только я не мог отрывать от нее своих глаз. Приближаясь, муха ревела точно сирена. А внутри меня с новою силою вспыхнул «огонь». Я сгорал от стыда и мук…
И тогда… совершилось чудо. Это случилось так быстро, что я не успел осознать. А когда опомнился, оказалось, что снова качаюсь на ветке, и клюв мой деловито расправляется с мухой. Своей «музыкой» она вызвала приступ голода, и я настиг ее у самой земли. За время полета не видел почти ничего, кроме жертвы. Первая мысль была: «Взять!» Вторая – «Готово!». Собственно полета – не уловил: вниз гнала хищная ярость, а обратно – животное торжество.
Пламя голода было притушено. Наступило короткое птичье благоденствие. И тогда я вспомнил, как летал много раз во сне. Поджимая ноги, я быстро-быстро месил руками густеющий воздух. Мне очень хотелось лететь. И где-то на пределе усилий всегда начинался полет. Не страшный, пологий. У меня не хватало сил сразу взмыть высоко. Но я был счастлив и горд, что земля отпустила меня. Летал я недолго, но смаковал каждый миг и, проснувшись, весь день ходил окрыленный. Где-то в каждом хранится инстинкт полета – полустертая информация из бездны тысячелетий. Кто-то из дальних предков летал… Возможно, такие же легкие сны снятся ночами и многотонным слонам.
