Корунд и саламандра, или Дознание | страница 16



Я перевел дыхание и вытер пот со лба.

– Устал? – сочувственно спрашивает брат библиотекарь.

Я устал, да: глаза теперь не выдерживают долгого напряжения. Но мне не хочется признаваться в этом. Читать трудно, но хуже другое. Осилив едва четверть страницы, я с досадой и недоумением чувствую себя несведущим сопляком. Я слышал, конечно, о разгроме у Волчьего Перевала. Почти каждый менестрель начинает сказание о святом Кареле именно с этого, кровавого и странного эпизода. Но при чем здесь, скажите, Прихолмье? Какую роль в войне могла сыграть крохотная приграничная долина, жители которой промышляют охотой и сбором трав, а для пропитания держат коз и небольшие огородики? Что там, в Прихолмье, можно было разграбить?! И разве только ханджары продавали пшеницу, шерсть и рыбу? И, пусть даже так: какой купец станет взвинчивать цену настолько, что товар его не смогут купить вообще? Я, конечно, не слишком соображаю в торговых тонкостях, но ведь любым делом должен править простой здравый смысл!

– Мы можем продолжить позже, – предлагает брат библиотекарь. – Отдохни. Только знай: ты должен прочесть их все.

– Все? – тупо переспрашиваю.

– Весь этот том. Таково слово Пресветлого.

– Епитимья не слабже любой другой, – усмехается Серж.

– Анже справится, – уверенно говорит брат библиотекарь. Мне бы его уверенность!

– Я понимаю, – шепчу я. – Конечно, я должен всё это знать. Но вот странно…

– Что смущает тебя, Анже?

Запинаясь, я облекаю в слова свои сомнения:

– То, что прочел я, похоже на пересказ слухов и домыслов. Разве такими должны быть королевские хроники? Что я хочу сказать – разве эти записи можно назвать достоверными?

– Нельзя, – вздыхает брат библиотекарь. – Ты прав, Анже. И таких мест много в хрониках. Что поделать, хронисты – всего лишь люди, а людям свойственно ошибаться, и завидовать богатым соседям, и льстить сильному, и лгать из страха или злобы. Но все равно ты должен прочесть это, Анже, и понять… и, если будет на то воля Господня, отделить то зерно истины, что сокрыто грязной шелухой домыслов и слухов. И тогда мы сможем записать подлинную историю.

Я вздрагиваю. На какой-то миг я позавидовал брату библиотекарю, его наивной жажде истины, его вере в чистоту правды. Он ведь старше меня, он в отцы мне годится! Но он верит. А я… я успел уже узнать, убедиться воочию, собственной шкурой прочувствовать, сколь грязна и подла она бывает – чистая правда. Так грязна, что наглая ложь воистину может стать ложью во спасение. Так подла, что хочется поверить лжи, не отвергающей благородства. Ох, Анже, не думай ты об этом! Забудь. Ты живешь сейчас в чистоте и святости монастырского уклада, под Светом Господним, тебе повезло – так забудь! Не вспоминай мирскую грязь. Здесь, под Светом Господним, правда в самом деле чиста. И то, что откроет во тьме времен мой дар, может быть только во благо.