Утром снова пришел в редакцию. Секретарь прочел,
— Ну, это похоже на дело! — обтягивая гимнастерку, сказал он и принялся черкать написанное.
Володя был и рад и огорчен, когда прочитал свой очерк после правки. Было такое ощущение, будто он, Володя Ильин, чем-то провинился перед Карташовым. Будто вместе с этим секретарем редакции, ежеминутно разглаживающим свою гимнастерку, он сгладил, стер живую душу Карташова.
"Нет, нет, я не могу этого допустить!" — мысленно воскликнул Володи.
В комнате произошло движение.
Секретарь и машинистка встали. В дверях показался высокий пожилой человек с четырьмя прямоугольниками на петлицах.
— Редактор! — успел шепнуть Володе секретарь.
Володя тоже поднялся со своего места.
— Товарищ полковой комиссар! — сказал секретарь. — Это Ильин, я вам докладывал. Материал готов. Хочу дать на третьей полосе на две колонки…
— Давайте на первой! — сказал редактор.
Неожиданно в соседней комнате позвонил телефон. Редактор отлучился.
— Полковой комиссар Криницкий! — послышался оттуда его голос. Подлесков? К нам? Ждем!
Он возвратился с таким видом, словно что-то хотел вспомнить.
Когда Володя ушел, секретарь обратился к редактору:
— Товарищ полковой комиссар, может быть, на эту тему попросить написать Подлескова?
— На какую?
— Да вот о Карташове!
— Напишет ли он? — усомнился редактор.
— Подлесков? — удивился секретарь. — Ручаюсь!
Вернувшись к себе, Володя несколько раз перечитал очерк в первоначальном виде, и чем больше читал, тем труднее было ему разобраться, хорошо или плохо было то, что он написал.
Очерк казался Володе лучше потому, что он видел в своем воображении живого Карташова, и ему казалось, что все читающие очерк так же представляют его себе. Вот почему Володя не придавал значения деталям.
Он услышал разговор в сенях, В хату вошел невысокий сухощавый человек в новой офицерской шинели, в фуражке с малиновым околышем, какую носят офицеры в тылу, в сопровождении начхоза редакции. Обращаясь к Володе, начхоз сказал:
— Здесь с вами будут помещаться еще два сотрудника, они в командировке, поэтому приказано пока поселить тут прибывшего из Москвы писателя. Надеюсь, вы друг другу мешать не будете!
— Подлесков, — отрекомендовался приезжий, поглядев на то место, где полагалось быть вешалке.
Он снял шинель и оказался в новеньком защитного цвета габардиновом костюме с чистым подворотничком.
Лицо у него было худое, тщательно выбритое, губы тонкие.
Близоруко-серые глаза щурились и были очень чувствительны к свету.
