Она мечтала однако лишь о том, чтобы найти доступ к сердцам своих подданных. Но она не умела им это выказать, и ее врожденная застенчивость губила ее благия намерения. Она очень скоро почувствовала, что бессильна заставить понять и оценить себя. Ее непосредственная натура быстро натолкнулась на холодную условность обстановки Двора. Ее начинания встречали атмосферу косности.[12] В ответ на свое доверие она ожидала найти искреннюю и разумную готовность посвятить себя делу, настоящее доброе желание, а вместо того встречала пустую, безличную придворную предупредительность.
Несмотря на все усилия, она не научилась банальной любезности и искусству затрагивать все предметы слегка, с чисто внешней благосклонностью. Дело в том, что Императрица была прежде всего искренней, и каждое ее слово было лишь выражением внутреннего чувства. Видя себя непонятой, она не замедлила замкнуться в себе. Ее природная гордость была уязвлена. Она все более и более уклонялась от празднеств и приемовъ, которые были для нее нестерпимым бременем. Она усвоила себе сдержанность и отчужденность, которые принимали за надменность и презрение. Но те, кто приближался к ней в минуты страдания, понимали, сколько чуткости и потребности самоотвержения скрывалось за этой видимой холодностью. Она с полным убеждением приняла свою новую религию и в ней черпала большое облегчение в часы волнений и тревоги. Но ее нежное сердце находило главное свое питание в семейной любви; только в кругу своих она чувствовала себя счастливой.
За рождением Ольги Николаевны последовало появление на свет трех полных здоровья и жизни дочерей, которые составляли радость своих родителей. Но эта радость была не без примеси, ибо заветное их желание не было еще осуществлено: его могло осуществить только появление на свет Наследника. Рождение последней Великой Княжны Анастасии Николаевны, было в первую минуту крупным разочарованием… А годы проходили. — Наконец, 12 августа 1904 года, в разгар русско-японской войны, Государыня родила столь долгожданного сына. Радость была безгранична. Казалось, что все былые горести забыты, что перед супругами открывается новая пора счастья. Увы! Это было лишь короткой передышкой, за которой последовали новые несчастия: сначала, в январе, кровопролитие на Дворцовой площади, воспоминанию о коем, как ужасному кошмару, суждено было преследовать их в течение всей жизни, затем плачевное окончание русско-японской войны. Их единственнымь утешением в эти сумрачные дни был их любимый ребенок, но увы, скоро пришлось убедиться в том, что Цесаревич болен гемофилией. С этой минуты, жизнь матери стала сплошной, душу разрывающей тревогой. Она знала ее, — эту страшную болезнь: ее дядя, ее брат и два ее племянника умерли от нее. С детства ей говорили об этой болезни, как о чем-то ужасающем и таинственном, против чего люди бессильны. И вот ее единственный сын, этот ребенок, который ей был дороже всего на свете, был поражен ею, и смерть будет сторожить его, следовать за ним по пятам, чтобы когда-нибудь унести его, как уже унесла стольких детей в ее семье…
