Затаив дыхание, не в силах отвести взгляда, я всматривался в горящие глаза Священника. Один раз мне даже показалось, что и он поглядел на меня, быстро, но внимательно, точно в самую душу заглянул.
Наконец, он закончил проповедь, и, когда сошел с кафедры, уже не казался таким тщедушным — отблеск былого величия все еще лежал на нем. Он углубился в боковой придел, а затем вынес блюдо с хлебами и начал одаривать ими прихожан, каждый из которых отламывал по кусочку, кланялся и выходил из церкви. Такая церемония проводилась только два раза в году — на Новый год, когда община благодарила Господа за то, что помог пережить зиму, за приход весны и на Праздник урожая осенью, потому что хороший урожай — это еще год жизни, а иногда — и благоденствия.
Наконец, все старшие, получив свою долю, потянулись к выходу, и за ними наступила наша очередь. Я был одним из последних — с некоторых пор я вообще старался держаться в тени, насколько это возможно. Не поднимая глаз на священника, я, склонившись над блюдом, устланным зелеными листьями, отломил кусочек хлеба, и тут почувствовал на себе внимательный взгляд.
— Подожди здесь, сын мой, — сказал Священник.
Никаким его сыном я не был — он всех так называл.
Я отошел к наружной стене, выжидая, пока тот не отошлет последнего прихожанина. Наконец, молитвенный дом опустел и священник, устало опустившись на боковую скамью, сделал мне знак подойти.
— Погляди на меня, мальчик мой, — повелительно произнес он.
Я покорно поднял голову.
— Ты должен говорить со мной абсолютно откровенно, — сказал он, — я не желаю тебе зла.
Я молча кивнул.
— Эти твои… приступы… они не сопровождаются видениями?
— Нет, святой отец. Это… ну, просто приступы. Я теряю сознание, и все.
Он задумался.
— Способность Видеть — тяжелый дар. Быть может, ты просто не хочешь признаватся себе в нем.
Я понял, что отчасти он говорит о себе, и, пожалуй, заинтересовался. Кого не заинтересует загадочная способность святых отцов видеть странные вещи, недоступные ни одному обычному человеческому взору?
Потому я честно напрягся, стараясь отталкиваться от того, о чем он сегодня рассказывал — о Власти и Силе, о Поражении и Утрате.
— В пламени очага? В дыму?
— Нет, святой отец, — сказал я, — Нет… ничего.
— Все, что не от Господа, все от нечистого, Люк, — сказал он тихо.
— Но у меня нет Дара, святой отец, — в отчаянии сказал я. — Ничего нет, Господь свидетель.
Он помолчал. До сих пор лицо у него было добрым и мягким, сейчас он смотрел куда — то вдаль и оно сразу стало чужим, словно ему уже не было до меня дела и он больше не старался мне понравиться.
