– А тутовые листья вздорожали, нынче после полудня, говорят, их продавали в городе по четыре юаня за дань.
Как нарочно, слова эти услышал Тун-бао и сильно разволновался. По четыре юаня за дань! Выходит, тридцать даней будут стоить сто двадцать! А где их взять? Но старик тут же стал себя утешать: он наверняка соберет свыше пятисот цзиней коконов. Пусть за сотню он возьмет по пятидесяти юаней, и то выручит двести пятьдесят юаней. Тун-бао облегченно вздохнул.
А тут еще кто-то тихонько сказал:
– Не может быть, чтобы листья так подорожали. В соседних деревнях, слыхать, червячки не очень уродились.
Старик узнал голос Лю-бао и совсем успокоился.
Лю-бао и А-до стояли рядом, у одной корзины, так близко, что казалось, они касаются друг друга. Неожиданно рука, скрытая под веткой,[30] ущипнула Лю-бао за бедро. Девушка знала, чья это рука, – но ни слова не сказала, даже не улыбнулась. Но когда ей погладили грудь, она вскрикнула и невольно отпрянула.
– Что случилось? – спросила Сы данян.
Кровь бросилась в лицо Лю-бао. Она украдкой взглянула на А-до, опустила голову и снова принялась за работу, сказав:
– Да ничего. Наверно, волосатая гусеница укусила. А-до закусил губу и усмехнулся. Уже полмесяца он голодал, недосыпал, стал совсем тощим, но духом не падал. Он вообще никогда не унывал, чего нельзя было сказать об его отце. Он был уверен, что даже самый обильный урожай коконов или риса не избавит семью от долгов, не поможет ей вернуть землю, а усердием и бережливостью жизнь не улучшишь, только горб наживешь. И все же трудился А-до с охотой, это было ему, пожалуй, так же приятно, как заигрывать с Лю-бао.
Утром старик отправился в город раздобыть денег на тутовые листья. Перед отъездом он долго говорил со снохой и решил заложить часть земли, обсаженной тутовником, которая давала пятнадцать даней листьев; это было последним достоянием семьи.
Пока первые десять даней из привезенных стариком тридцати принесли в червоводню, разжиревшие шелкопряды целых полчаса голодали. Сы не могла без жалости смотреть, как, высунув свои маленькие хоботки, они двигали головками в поисках корма. Шелкопряды накинулись на листья и так зашуршали челюстями, что люди едва различали собственные голоса. Решета быстро пустели, и на них каждый раз настилали новый толстый слой листьев. Еще два дня каторжного труда, а там начнется «подъем» гусениц. И крестьяне, напрягая последние силы, самозабвенно работали.
Уже трое суток А-до не смыкал глаз, но усталости не чувствовал. До рассвета он караулил шелкопрядов, чтобы отец и золовка хоть немного поспали. Высоко в небе стояла полная луна, было свежо, и червоводня обогревалась маленькой жаровней. Ко второй страже
