К родительскому дню мы решили поставить настоящий спектакль. Тот самый, что с большим успехом шел на сцене настоящего театра. Идею подала воспитательница Ольга Николаевна, и все признали, что идея замечательная. Во-первых, все мы, дети актеров, мечтали стать актерами, и чем скорее, тем лучше. Во-вторых, какой это будет сюрприз для родителей: увидеть собственных детей в своих же ролях. В-третьих, пьеса, которую мы собирались ставить в пионерлагере Всероссийского театрального общества, была очень интересная. В ней рассказывалось о советском разведчике, который во время войны по заданию командования засылается в Германию, в самое логово врага. Рискуя жизнью, он налаживает связь с подпольной группой. Его помощницей становится советская разведчица Нина, которая выдает себя за немку и служит личным секретарем главного фашистского начальника — гауляйтера.
С помощью Нины наш разведчик осуществляет взрыв германского военного штаба (сработала мина замедленного действия, вмонтированная в старинные часы), похищает самого гауляйтера и привозит его в Москву.
Конечно, мы не могли осилить весь спектакль. Мы выбрали из него только самые интересные эпизоды. Роль советского разведчика досталась, разумеется, Гришке Персикову. Ему даже не пришлось учить слова: он столько раз смотрел спектакль, что выучил всю роль наизусть и, кроме того, в точности копировал интонации своего отца. Вообще он был вылитый отец, так что с главным героем обстояло как нельзя лучше. С героиней получилось сложнее. Внешне Таня тоже была похожа на мать: тоненькая, большеглазая, с пышными волосами. Единственная разница — играть на сцене Таня совершенно не могла. Стоило ей выйти на сцену, как ока начисто забывала свою роль. Она бледнела, заикалась, сжимала кулаки и была похожа скорее на пленную партизанку, чем на ловкую, сообразительную разведчицу. Режиссер наш, Ольга Николаевна, очень с ней измучилась.
Мне досталась роль матери героя. Очень маленькая, но самая трудная. Дело в том, что когда герой (Гришка) получает свое опасное задание, он приходит к матери попрощаться. И мать крестит его и целует. Крестить Гришку я могла сколько угодно, но целовать — ни за что. Ольга Николаевна объясняла мне, что я должна войти в образ, забыть о том, что мне четырнадцать лет, представить себе, что я — старая женщина, которая прощается со своим сыном и не знает, увидит ли его когда-нибудь еще. Я входила в образ и, корчась от стыда, тянулась губами к Гришкиному лбу. Но тут Гришка выходил из образа, и, когда я видела его ухмыляющуюся физиономию, я просто костенела.
