- Да он вроде кончается, - сказал Маколи, вглядываясь в реденькую сетку дождя. - Выпьешь чаю?
Человечек снял шляпу и хлопнул ею по колену. Лицо у него было маленькое, словно у ребенка, бледное и сморщенное, как сушеное яблочко. Глаза похожи на смородины.
- Ты издалека?
- Из Кандмурры.
- Без напарника ходишь?
- Был раньше, теперь за решетку попал.
- За пьянку посадили?
- Не… такой телок, все возле бабьих юбок жался. Заглянет в кухню, не дадут ли чего пожевать и, если мужиков там не окажется, начинает лезть к хозяйке, ухлестывать, понимаешь, за ней. Чокнутый. Я с ним измучился. Честно!
- Значит, поделом ему, - сказал Маколи.
- Бывало, как надолго пропадет, так я уж знаю - снова шуры-муры. Вернется - изругаю его на чем свет стоит. А он, веришь ли, все терпит. Здоровенный такой детина, слона может свалить, а сам стоит передо мной понурившись и только смотрит жалостно. А я гляжу на него и думаю: «Ну чего я мерзавец к нему прицепился». Понимаешь?
Маколи отхлебывал чай и слушал - без интереса, но довольный, что наконец-то есть компания.
- Надоел он мне - смерть, но куда его сбагришь? Он обещал мне бросить эти штуки, да снова взялся за свое, и вот тут-то и нашла коса на камень. Баба эта грохнула его сковородкой по башке, так что шишка выскочила величиной с яйцо. И она же упекла его за решетку. Через неделю останавливает нас на дороге «воронок» и загребли его. Так представь, что этот олух делал, когда его увозили от меня? Плакать стал. Ну, форменный олух.
- Сколько ему дали? - спросил Маколи.
- А я не знаю. Не было еще суда. Но какой-то срок получит, дурачок несчастный. Семь лет ходили мы на пару, и сколько раз я удивлялся на себя, как я его выдерживаю. Честно! Хороший чай у тебя. Плесни-ка еще. Сам-то ты откуда?
Маколи рассказал, кто он и что здесь делает. Разговорились. Фамилия человечка оказалась Маккосланд, но он был более известен, как Крапинка - имя, которым был, вероятно, обязан синему платку, столь неизменно прикрывающему его шею, то снять его теперь можно было разве только посредством хирургического вмешательства. Крапинка терпеть не мог нецензурной брани. Он сказал, что свои мысли можно выразить, не прибегая к ней, а тот, кто все время ругается, только показывает свою некультурность. Он лично обнаружил, что и при помощи эвфемизмов можно достичь какой угодно красочности речи. Крапинка решил, что ему тоже стоит подождать начала стрижки, не потому, чтобы ему была так уж нужна эта работа, а в надежде побездельничать, пояснил он, благо кормят и в шею не вытолкают.
