- Попробуешь, приятель? Что, ты хочешь подраться вот с этим малым в зеленых трусах? С Маколи? Ха-ха, ты, видать, городской шутник.
Он видел ее перед собой все время, когда был вдали от нее, и пытался встретиться вновь и вновь. Теперь все вокруг старались убедить его. Его убеждали, что он хочет одарить ее любовью и лаской и сделать все, чего она ни пожелает. И она, и ее родители убеждали его в том, какие блага он может принести себе, какое будущее ждет его в большом, полном возможностей городе.
- Этот парень работает в среднем весе. А на тебя поглядеть, ты весишь больше ста килограмм. Хочешь легкой победы, сынок? Тогда придется тебе поработать с Келли. Подходит?
Он слушал их слова, и все прежние годы казались хаосом, бесплодной каменной пустыней. Что он делал? Куда стремился? Никуда, топтался на месте, напрасно тратил время, ушедшее навсегда, зря убивал драгоценные часы. Это вселило в него страх, он отчаянно бросился искать работу, нашел и схватился за место с радостью и облегчением, будто за спасательный крут.
- Послушай, пустоголовый, либо ты будешь драться с Келли, либо катись отсюда. И не морочь мне голову.
Пильщик на лесном складе. Хорошие деньги. Хорошие условия. Все это, все за короткое время, все в течение месяца - разум его был одурманен и не распознал уловки. Один лишь Каллагэн сказал, что ничего из этого не получится. Один лишь Каллагэн посоветовал ему отказаться от этой затеи, пока не поздно. А он ответил Каллагэну, что сжился с этой мыслью, как с собственной шкурой, посоветовал ему отправляться ко всем чертям, не совать нос в чужие дела и не болтать языком, оскорбляя людей, а держать его за зубами и не раскрывать пасть. Только подумать, сказать такое Каллагэну. Подумать только, не обратить внимание и не прозреть, когда Каллагэн говорил. Такой человек, как Каллагэн.
- Так будешь драться с Келли, а? Готов? На следующей неделе уложишь, да? Ладно, посмотрим.
Он проснулся утром, как только пробился рассвет, и она была рядом; по ней было видно, что она целиком принадлежит ему, но он все еще не прозрел. Он не соображал ничего еще три недели. Потом боль от потрясения ослабела, и он стал испытывать одиночество и неудовлетворенность. Он хотел эту женщину, но не хотел жить такой жизнью. Он метался в плену своей работы. Город хохотал, и раскаты этого хохота оглушали его. Он не мог уйти от его покрытых сажей пальцев, тыкающих ему в грудь. Он ходил по его гулкому урчащему брюху, и этот гул проникал в него и отзывался в нем, как разорванная струна. Он дымил ему в глаза, небрежно и презрительно швырял в них песок и сажу.
