— Под Плотиной, — сказал Ордынец. Юлька вздрогнула.
— Хочешь конфету? — спросил Ордынец. Он никогда не угощал ее конфетами. Она его угощала.
— Хочу, — ответила Юлька механически.
Он порылся в карманах и вытащил на свет маленькую тощую «барбариску»:
— На.
Юлька взяла. Конфета была теплой от тепла его тела. У Юльки почему-то забегали мурашки по коже.
— Тебе страшно? — спросил Ордынец.
Юлька не могла понять. Ей было не столько страшно, сколько тревожно и не по себе — и в тоже время ей льстило внимание Ордынца. Он впервые разговаривал с ней, как с равной.
— Тебе страшно, Юль?
Она внимательнее вгляделась в его глаза — и вдруг отшатнулась. На нее глядел огромный желтобрюхий варан.
— Глупая ты, Фетисова, — сказал Ордынец.
Глаза у него снова были вполне человеческие, и Юлька подумала в замешательстве, что вараны вовсе не плохи. Страшненькие — это да, но людей же не жрут, это вам не крокодилы…
Под плотиной закричал пароход. Не терпелось в шлюз, наверное.
— Глупая ты, Фетисова… Потому что маленькая.
— Побольше тебя… — вяло огрызнулась Юлька и вдруг поняла, что Ордынец, который ниже на голову, непостижимым образом глядит на нее сверху вниз.
Он усмехнулся, и тогда она действительно испугалась. Глаза его, как буравчики, ввинтились в ее глаза — так, что больно, страшно, ой…
Она не сразу поняла, что отступает, пятится, как кот с шерстяным носком на морде. Наткнулась спиной на какой-то ствол и замерла; Ордынец смотрел теперь с обидой:
— Ну вот… Давай, убеги от меня, еще на помощь позови…
Он повернулся и пошел к остановке автобуса.
Юлькины щеки медленно покрывались красным — сильнее облегчения оказался стыд за свой смешной страх и горечь, что вот, мол, Ордынец впервые со мной по-настоящему говорил, а я…
Она почти догнала его, когда он стал и оглянулся:
— Знаешь, что такое аварийная система?
Юлька молчала. Ей было не до того. В ее стиснутом кулаке мокла теплая «барбариска».
— Это система, которая… Ничего не делает. Бесполезная. А потом вдруг… становится полезная. Вдруг. Ненадолго… Не ходи за мной.
Он ушел, а Юлька села в траву и разревелась.
Ночью задрожала земля. Стеклянные подвески на люстре звенели, как мартовские сосульки. С кухонного стола упала чашка.
Юлькин отец был на дежурстве, мама за руку вытащила ее во двор, где уже толпились полуодетые соседи, и слово «Плотина» растекалось по толпе, и вместе с ним растекалась по телу холодная цепенящая волна.
В Плотине трещина. В Плотине…
Той ночью город познал страх обреченности.
