— Ну вот, Ивар, — вполголоса говорил Барракуда, — придется мне пострадать из-за тебя… Пусть она меня мучает, эта женщина, иголкой меня колет, кровь из меня тянет, это ужасно, это мучительно, это нестерпимо… Ты готова?
Она молча кивнула и быстро клюнула шприцем в его темную, покрытую сетью сухожилий руку. Взглянула на мальчика:
— Уже все.
— Слишком быстро, — сморщился Барракуда. — Нету должного воспитательного эффекта. Да? — последний вопрос, конечно, к Ивару.
— Вранье, — сказал тот хрипло. — Вы даже не касались…
Женщина пожала плечами и вытащила из недр шприца пустую ампулу.
— Что это было, доктор? — спросил Барракуда вкрадчиво.
Она снова покраснела — Ивар не понимал, почему.
…Он почти не почувствовал боли — прикосновение резинового наконечника, скрывающего иглу, мгновение — и все.
— Ради этого стоило дергать меня, Ванина? — спросил Барракуда теперь уже сухо.
Она не ответила, низко опустив голову и укладывая инструменты в свою черную, зловещего вида сумку.
…Переходы и лестницы. Бесконечные переходы и лестницы, чадящие факелы, веером лежащие ступени… Лабиринт, нету окон, нету выхода, нету ни верха, ни низа…
Мама!..
Прохладная рука на его щеке:
— Я здесь, воробей. Что ты, не плачь…
«Мама, мне снилось, что ты умерла».
— Не плачь, воробей. Пойдем, посчитаем звездочки…
Блаженство.
Он — в невесомости. Он — в теплом космосе, темном, с красными пульсирующими сосудами; он плавает внутри бесконечно дорогого и надежного, и совсем рядом стучит, отбивая ритм, огромное живое сердце.
— Мама!..
Темнота.
Он открыл глаза.
Пусто.
Как когда-то говорил добрый дяденька, детский психотерапевт: «Научись понимать…»
«Научись понимать, что мамы больше нет… Нигде, кроме твоих воспоминаний…»
«Ты большой мальчик, пойми…»
«Ты большой мальчик…»
«Ты большой…»
«Ты…»
Он сделал усилие — и сел на койке. Отец… Скоро они выйдут на связь. Скоро все кончится. Потерпи, Ивар. Отец у тебя еще остался. Отец заберет тебя отсюда. Уже скоро — час, может быть, полтора…
Он вспомнил — был какой-то праздник, фейерверк… Плавали цветные рыбы под высоким куполом площади, летали светящиеся спирали серпантина, кого-то награждали какими-то орденами… Отца, как всегда, окружало множество людей; еще бы, ведь на нем был парадный мундир с мерцающими нашивками, черный с синим, тот самый, в котором Ивару только однажды разрешили постоять перед зеркалом… Золотая Командорская цепь ловила гранями цветные огни, и цветные огни отражались в темных, окруженных мелкими морщинками глазах, и что-то говорили улыбающиеся губы… А площадь под куполом бурлила цветным варевом, и оттого, что вокруг так много людей, Ивару стало бесконечно одиноко. Вслед за одиночеством пришла тоска — он снова вспомнил маму и заплакал.
