– Я ему вместо зажима подала пинцет.
– Всего-то? Каждый может ошибиться, – недоумевала Вера Ильинична.
– Это не всего-то, а серьезный промах. Понимаешь, он протягивает руку, не глядя, а я ему сую в ладонь вместо одного инструмента другой. Он рассердился. Мне бы промолчать, а я возьми да и тявкни в свое оправдание какую-то чушь, вроде того, что сама знаю, потому как вполне квалифицированная хирургическая сестра, не в первый раз… и все в таком духе. Вот тогда-то он и сказал мне эти слова и швырнул пинцет. Запомнила на всю жизнь.
– Ну надо же… А как вы могли после этого с ним работать?
– Могла. С тех пор он без меня никогда не оперировал. Сорок лет, как один день… – Антонина на мгновение задумалась, потом тяжело, опираясь на палку, поднялась и бодрым голосом объявила: – Вечер воспоминаний окончен. Пора ужинать.
– Антонина Ивановна, дорогая, неприятные воспоминания лучше стереть из памяти, а вспоминать и думать только о хорошем, – заключила «несушка».
– Нет Веруся, ты ошибаешься, стереть воспоминания невозможно, их можно только застирать, но пятна все равно остаются…
Через несколько дней Вера Ильинична смогла вернуться к себе домой, а спустя еще неделю приступить к работе. Разумеется, никому и в голову не могла прийти мысль заявлять в милицию, разыскивать преступника и тем более телефонный аппарат – нерасторопность наших правоохранителей давно стала притчей во языцех. Казалось бы, все вошло в свою колею, привычная, размеренная жизнь продолжалась. Однако воспоминания о первом знакомстве с доктором Иваном Пастуховым, которыми Антонина поделилась с Верусей, – и кто меня за язык дергал! – подумала она – всколыхнули в ее душе настоящую бурю. Было бы неверно считать, что она не вспоминала об этом эпизоде прежде, такого просто не могло быть! Однажды на вопрос своей близкой подруги, часто ли она вспоминает Ивана, Тоня ответила: «Я не вспоминаю, я помню, а это совсем разные понятия. Каждый божий день, каждый час, каждую минуту он со мной, в моих мыслях, в моих поступках. Помню все хорошее, приятное и не очень, все радости и огорчения».
Так продолжалось почти семь лет, с тех пор, как его не стало, но давешний разговор с Верой неожиданно, как забытую киноленту, словно прокрутил перед мысленным взором всю ее жизнь.
Незадолго до своей смерти, когда весь мир был озабочен грядущим миллениумом, он вдруг сказал: «Знаешь, мне безумно хочется дожить до двухтысячного года». «Почему только до двухтысячного»? – удивилась Тоня. «Ну, не только, конечно, я согласен жить и дольше, просто интересно, как будет звучать «Первое января двухтысячного года». Согласись, немного непривычно. Потому и любопытно».
