– «Напористо». Надо же было отыскать такое слово. Эти стихи великолепны, ведь так? Если бы я только могла найти подобное слово, да я бы отдала за это десять лет жизни этой Шесне!
Это имя звучит здесь неуместно, словно дешёвая рыночная безделушка среди безукоризненно подобранной коллекции.
– Вы не любите Шес… госпожу Шесне, ведь так, Клодина?
Клодина полулежит на диване, глаза её устремлены в потолок, она лениво поднимает руку.
– Она мне безразлична… Фигурка из жёлтой свеклы. Так же безразлична, как и Роз-Шу…
– А, Роз-Шу…
– Роз-Шу, эта пухлая девица, у которой щёчки напоминают попки маленьких амуров.
– Клодина!..
– Ну что «Клодина»?.. Ничего ужасного я не сказала, «попка» – вполне приличное слово. А потом, Роз-Шу тебя тоже совершенно не интересует.
– А… Марта?
Меня мучит нестерпимое любопытство, словно ответы Клодины помогут мне узнать её секрет, «рецепт» её счастья, который позволяет ей отгородиться от всего окружающего мира, стать выше сплетен, мелочных ссор и даже светских условностей… Но я действую не слишком ловко. Клодина подпрыгивает на диване, переворачивается на живот и смеётся, уткнув нос в серебристо-белую шёрстку кошечки…
– Марта, я думаю, опоздала на свидание… я имею в виду свидание, которое она назначила нам. Но… Это же настоящее интервью, Анни?
Мне делается стыдно. И вдруг в порыве искренности я признаюсь:
– Простите меня, Клодина. Я хитрила, я не решалась спросить у вас… что вы думаете об Алене… С тех пор как его нет в Париже, я просто не знаю, как жить, никто со мной не говорит о нём, во всяком случае, не говорит так, как мне бы хотелось… Или здесь, в Париже, принято сразу забывать тех, кто уехал?
Я выпалила всё одним духом, сама поражённая своим волнением.
Клодина лежит, подперев кулачками матовое, заострённое книзу лицо, – белый атлас блузки придаёт ему жемчужный оттенок, она смотрит на меня недоверчиво.
– Принято ли забывать?.. Не знаю. Это, видимо, зависит от того, кто уехал. Господин Самзен, Ален, как вы его называете, производит на меня впечатление… безукоризненного супруга. Он претендует на изысканность, а получается у него только корректность, да, именно так… У него слишком много безапелляционных изречений и театральных жестов…
– Он тоже «напористый», – произношу я с робкой улыбкой.
– Да, но у него нет права быть «напористым», он же не кот. Нет, не кот! Он сноб в душе, и у него железный стержень вместо сердца… Ой, до чего же я глупа! Прошу вас, не плачьте! Стоит ли обращать внимание на те глупости, что я говорю! Вы же знаете, несчастное дитя, что у Клодины ветер гуляет в голове… Ну вот, она уже собралась уходить! Поцелуйте меня на прощание, чтоб я знала, что вы на меня не сердитесь. Знаете, с гладкой причёской и бантом на затылке, в скромном платье, с прозрачными слезинками на длинных ресницах вы удивительно похожи на молоденькую девочку, которую насильно выдают замуж!
