– А грудью кормили? – с нажимом спрашивает Лисбет.
– Да.
– Кормилица?
– И кормилица.
Антье недоумевает:
– Зачем кормилица, ежели мать молода и здорова?
– У них так положено, – бурчит Лисбет.
– А врачи, стало быть, недоглядели, – так решает Адриан.
– Нет, они очень старались…
– А глаз? – спрашивает Антье.
– Какой глаз? – Рембрандт не понимает, о чем речь.
– Какой? Дурной!.. В Лейдене все бы определили…
– Она очень страдала… – говорит Рембрандт и длиннющей кочергой разгребает золу в камине.
– Еще бы! Мать же… – Антье кончает вязанье. Откладывает в сторону мотки с нитью.
– Мне трудно было смотреть на нее.
– А как теперь?
– Время все лечит, – уныло произносит Антье.
– Вот именно, Антье! – Рембрандт немного оживляется. – Я бы не приехал сюда, если бы не был уверен, что с Саскией ничего плохого не приключится.
Антье желает подбодрить Рембрандта. Она говорит:
– Молодая еще. Все будет. И дети – тоже.
– Слышишь, Рембрандт? – Адриан начинает чертить круги в воздухе своей закоптелой трубкой. – Антье говорит мудрые вещи. Я тоже могу сказать: все будет. Она молода. Ты не старый. Главное – не падать духом.
– Я и не падаю.
– Этого мало! Надо прочно стоять на ногах. Выстоять надо, Рембрандт.
– Спасибо, Адриан. Ты всегда был мне опорой. Если там, в Амстердаме, я кое-что значу – это все благодаря тебе. Тебе и отцу!
Старичок на стене насмешливо приподнял брови. Глаза у него сузились. Склонился еще ниже. Говорит:
– Что, господин ван Рейн? Задумался?
– Нет. У меня сердце болит. И душа – тоже.
– Погода к этому располагает…
– Дело не в погоде.
– А в чем? Разве доктор Тюлп не сваливает многое на погоду?
– На этот раз – нет.
– Кто же виноват?
– Старость.
Старикашка – а как еще назвать его? – похихикивает, покашливает. Понарошку, чтобы подразнить этого, который на скрипучей кушетке. Обнищавшего художника. Бывшего богача. Владельца шикарного дома на Бреестраат. Ныне забытого всеми…
– Как – всеми? – вопрошает старик со стены. – А господин Сикс? Такой влиятельный в Амстердаме… Ты же его увековечил?
– Это не в счет.
– Что именно?
– Увековечение.
– Что так?
– Многие больше полагаются на свою мошну. Она важнее всякого там увековечения, которому, говорят, грош цена…
Старик противно похихикивает. Он немножко обижен. Даже не немножко! Неужели этот портрет старого скопца есть портрет Рембрандта ван Рейна? Неужели художник не подумал о вечности?..
– О какой вечности?
– О той, которую игнорировал Ян Сикс.
– Я писал старикашку, который смеется…
