Доктор Хартманс чуточку озадачен, но никак не возьмет в толк, о чем все-таки речь и что так рассмешило доктора де Витте.
– Доктор де Витте, насколько понимаю, речь идет о сеансе…
– Вот-вот, именно! – и де Витте продолжал хохотать.
Волей-неволей и доктору Хартмансу пришлось переключиться на игривый лад.
– Надеюсь, – сказал он смеясь, – вы не опозорились?
– Кое-как удержался.
– А он?
– Кто он?
– Господин ван Рейн.
– Он был как зверь. Рычал у мольберта и рисовал.
– С чего это рычал? Он же не настоящий зверь.
– Нет, нет, настоящий! – Де Витте замахал руками. – По-моему, он натурально рычал. Он мазал, мазал кистью, пока не перемазал дюжину полотен. А может, две. И сказал, что в следующий раз мы продолжим. Я не стал спорить, бросился вон из дому, пока не лопнул мой мочевой пузырь. Вот ведь какие дела!
– Ну знаете, господин де Витте, вы рассказали все-таки не о самом страшном… Этюды вам понравились?
– Какие этюды?
– Ну, красочные рисунки.
– Ах, вот оно что! Они называются этюдами?
– Представьте себе! Они понравились вам?
Доктор де Витте перестал подпирать стенку, отдышался и сказал после некоторой паузы:
– Я видел на холстах или картинах некоего господина, безобразно напоминавшего меня.
– Почему же безобразно?
– Не знаю. Об этом надо спросить господина ван Рейна. Одна щека заляпана одним цветом, другая – другим. А вот одежда хороша – почти как живая. И спасибо – я остался живой. А вот еще раз такое едва ли переживу.
– Вы просто непоседливы и слишком кипучи, – сказал доктор Хартманс. – Я уверен: все обойдется.
– Посмотрим, что скажете вы завтра, доктор Хартманс!
Разговор в Амстердаме. Рейксмузеум. Апрель, 1984 год.
— Господин ван Тил, заказ хирургической гильдии, по-видимому, был важным заказом…
– Да, разумеется. Не говоря уже о том, что заказ сам по себе был престижным в высшей степени, особенно для молодого художника, недавнего провинциала. Он давал возможность некоторое время жить безбедно и получать новые заказы. Вместе с достатком приходила и слава. Документов той поры сохранилось очень мало, однако можно смело утверждать – и об этом говорят сами работы, – что Рембрандт отнесся к заказу врачей весьма ответственно. Обычно он делал множество этюдов, прежде чем приступить к компоновке группового портрета. Классики, как правило, были привередливы. Позировать им приходилось подолгу. Это было утомительно, особенно тогда, когда художник попадался самоотверженный, работающий не только за деньги, но и на совесть, чувствуя ответственность перед коллегами по цеху.
