– Кажется, в это время покупал у него портреты герцог Козимо Медичи. Верно, господин Веймер?
– Да, именно так. Титус ван Рейн содержал лавку, в которой торговал картинами, главным образом – своего отца. Один из автопортретов ван Рейна находится в Италии. Этот факт тоже говорит в пользу Рембрандта, его искусства. А другой итальянец, по имени Антонио Руффо из Мессины? Он заказал далекому, северному Рембрандту три картины: «Аристотель», «Александр Македонский» и «Гомер с двумя учениками». Все это, учтите, после «Ночного дозора». Разве это можно назвать творческой слабостью?
– И все же, господин Веймер, Рембрандт попал в быстрину жизни, которая человека несет против его воли.
– Рембрандт был волевым. Иначе он бы давно сошел в могилу после стольких потерь… Да, надо иметь в виду еще одно обстоятельство: экономическая конъюнктура в Нидерландах резко ухудшилась. Тут и проигрыш битвы с Англией, потеря части заморских рынков и так далее. Все это влияло на заказы…
– Доктор Тюлп, вы меня осуждаете?
– Вас? – Доктор не отводит глаз, не увертывается.
– Я от вас ничего не скрываю, доктор. Она – услада моей жизни. Если я что-нибудь сумею еще сделать, то многим буду обязан ей. Только ей.
– Отчего бы вам не обвенчаться?
Рембрандт почти испугался. Глядит на доктора внимательно, испытующе.
– Обвенчаться? Зачем?
Доктор улыбнулся в усы.
– Наверное, для порядка. Сам не знаю – зачем.
– А как же Саския?
– Господин ван Рейн, жизнь есть жизнь. У нее свои законы, правда суровые. Слишком, сказал бы, суровые. Но ничего против них не поделаешь. Их надо принимать как данность неизбежную. В самом деле, почему бы не обвенчаться? И не заткнуть глотку сплетникам и сплетницам.
– Что же скажу Титусу?
– Вы имеете в виду приданое его матери?
Рембрандт машет рукой.
– Я всегда думаю только о своих, мною заработанных деньгах. И трачу их по своему усмотрению. За пазухой их не держу. В банке – тоже. Они нужны мне только для того, чтобы тратить. Но трачу только свои. Да, доктор, это мое правило – транжирить только свои, кровные.
Доктор постукивает пальцем по столу.
– Вы чего-то не одобряете, доктор? – Рембрандт пытается угадать, о чем задумался господин Тюлп.
– Да нет, господин ван Рейн… – Доктор продолжает постукивать. – Я просто размышляю. Вы же знаете мое отношение к вам. Мое всегдашнее уважение к памяти несчастной Саскии. Мою любовь к юному Титусу. Суммируя все это… – доктор перестал барабанить, – суммируя, могу сказать: было бы разумнее обвенчаться.
