- Мое дело! - Хряк не отцепится и не уйдет, значит, уйдет она. Все равно надо собираться, а с Рассанной они еще простятся.
- Твое дело, говоришь? А грехи кто за тебя искупать станет? Наворотила ты - надо бы больше, ан некуда! Родню подвела, с еретиками и поганцами спозналась, беду в своем доме вырастила да другим подбросила - нате, ешьте, а сама сперва в кусты, потом - в печали. Сидеть тебе за такое в комарином болоте по уши, если искупить не поспеешь. Только не дурью всякой, не лбом об пол, задом кверху…
- Хватит, твою кавалерию! - рявкнула принцесса, поднимая пистолет. - Как жила, так и сдохну… Чем к моим грехам цепляться, свои бы искупал!
- А я что делаю? - хмыкнул епископ. - Сижу тут с тобой и искупаю. Что по молодости натворил, за то, спасибо доброму человеку, при Дараме худо-бедно расплатился. Поможет Создатель - и за несотворенное рассчитаюсь, и за злобу на того, кто за шкирку гордеца ухватил и от мерзости превеликой оттащил. Ты же - долг мой пастырский. Так не дам я тебе душу вместе с телом сгноить, даже если кусаться станешь! В Алат она собралась… Да кому ты там нужна, кроме доезжачего своего?
- Никому. - Слушать то, что и так ясно, становилось невмоготу. - Но ты мне еще больше не нужен.
- Экая брыкливая. - Бонифаций и не думал смотреть на вороненое дуло. - А покуда ты брыкаешься да задом бьешь, война идет, и нешуточная. Она б и так началась - время пришло, но без Альдо твоего многих пакостей не случилось бы. Ты сему нечестивцу - бабка.
- Да, - удивляясь собственному спокойствию, признала Матильда, - я - бабка Альдо Ракана, а ты - наш враг. Пошел вон.
Олларианец зевнул и почесал нос.
- Убрала бы ты, дочь моя, пистолет, - изрек он. - Рука занемеет.
Мамины глаза лучились нежностью и лукавством. Такой она бывала, когда приносила подарки, радовавшие ее больше тех, кому они предназначались. Боясь спугнуть эту радость, маленький Руппи мужественно жевал противный инжир, а выросши, носил шитые серебром камзолы и усыпанные бриллиантиками кинжалы, годившиеся разве что для разделки персиков. Спасла бабушка, объявившая, что брат кесаря>1 должен быть воином и моряком, а не карамельным принцем. Руперт избавился от ненавистных блесток, но покатившиеся по маминым щекам слезы не забыл, даже окунувшись с головой во флотскую жизнь. То есть, конечно, забыл, но стоило очутиться в Фельсенбур-ге, и воспоминания вернулись, а с ними - страх огорчить или напугать. Зато все чаще вскипающее раздражение было чем-то новым и не сказать чтобы приятным.
