Тут, на самой развилке, было еще одно предзнаменование, да такое, что хуже уж и не придумаешь. Сойдя с телеги и благословив старичка, Пелагия увидела в стороне кучку людей, столпившихся возле какой-то повозки и что-то там молчаливо разглядывавших. По прирожденному любопытству не могла сестра пройти мимо такого события и подошла посмотреть, что там за диковина. Протиснулась меж мужиков и богомольцев, прищурилась через очки: самое обыкновенное дорожное происшествие — сломалась ось. Но возле покривившейся повозки отчего-то торчал исправник и кряхтели двое полицейских стражников, насаживая колесо на свежесрубленный и кое-как зачищенный дубок. Исправник был знакомый, капитан Нерушайло из ближнего Черноярского уезда, а в повозке лежало что-то продолговатое, прикрытое брезентом.
— Что, Пахом Сергеевич, утопленник? — спросила Пелагия, поздоровавшись и на всякий случай перекрестив брезент.
— Нет, матушка, пострашнее, — с загадочным видом ответил исправник, вытирая платком малиновую плешь. — Река двух упокойников выкинула. Безголовых. Мужчина и отрок. Так на песке рядышком и лежали. Вот какая оказия. Расследование будет, по всей форме. Везу вот в губернию на опознание. Хоть как их опознавать, черт разберет. Прошу прощения, само сорвалось.
Пелагия «черта» с плеча стряхнула, чтоб не лип, и перекрестила уже не мертвецов, а себя.
— Это не наши, — сказали в толпе. — У нас такого душегубства отродясь в заводе не было.
— Да, — согласился кто-то. — Не иначе как с Нижнего принесло, там у них сильно шалят.
Это мнение было встречено всеобщим одобрением, потому что заволжане нижегородцев недолюбливают, считая их народишком вороватым и никчемным.
— Ваше благородие, показал бы, что за люди. Вдруг да узнаем, — попросил борода в хорошем казакине — солидный человек, и видно, что не из одного любопытства, на мертвяков поглазеть.
Многие просьбу поддержали, а бабы хоть и поохали, но больше из приличия.
Исправник надел фуражку, немного подумал и снизошел.
— А что ж, и покажу. Вдруг и вправду…
Сдернул Пахом Сергеевич покров, и Пелагия сразу отвернулась, потому что трупы были совсем голые, монахине на такое смотреть не пристало. Успела только увидеть, что у большого, волосатого, левая рука, где полагается кисти быть, заканчивается сыромясным обрубком.
— Ой ты, Господи, мальчонка-то малой совсем, — запричитала какая-то из баб. — У меня Афонька такой же.
Дальше Пелагия смотреть не стала, потому что послушание есть послушание, и зашагала проселком к Дроздовке.
