Имелась и другая причина ее столь высокого положения, напоминание о которой, красное, как и платье, было при ней, — повязка, в которой лежала ее усохшая левая рука.
Любой придворный мог бы рассказать вам, что Перрунд отдала своему возлюбленному генералу больше, чем любая другая женщина, — она пожертвовала своей рукой, чтобы защитить его от клинка убийцы, и при этом чуть не рассталась с жизнью, потому что лезвие, разрубившее мышцы, сухожилия и повредившее кость, рассекло и артерию, и Перрунд чуть не изошла кровью, пока стражники спешно уносили УрЛейна прочь и обезвреживали убийцу.
Иссохшая рука была ее единственным, хотя и страшноватым, изъяном. Во всем остальном она была высока и прекрасна, как сказочная принцесса, и молодые женьщины из гарема, видевшие ее обнаженной в банях, тщетно разглядывали ее золотистую кожу в поисках каких-либо признаков возраста. У Перрунд было широкое лицо, слишком широкое, на ее взгляд, и потому, если она не надевала нарядных головных уборов, то укладывала светлые волосы так, чтобы лицо казалось поуже, а головные уборы выполняли ту же роль на публике. Нос у нее был невелик, а рот мог показаться простоватым, но это впечатление пропадало, когда она улыбалась, — а это случалось часто.
Зрачки ее были в золотистых и голубых крапинках, большие глаза смотрели открытым и каким-то невинным взглядом. В них могла мгновенно появляться боль, если она слышала оскорбления в свой адрес или рассказы о жестокостях и насилии, но это напоминало летнюю грозу — вскоре глаза ее, так же мгновенно, загорались обычной для них живостью. Казалось, она почти по-детски радуется жизни вообще, о чем свидетельствовали искорки в ее глазах, а люди, считавшие себя знатоками в таких вещах, говорили, что при дворе, кроме нее, нет никого, кто способен помериться силой взгляда с протектором.
— Вот так, — сказала она, передвинув фигуру в глубь игрового поля ДеВара и откинувшись назад.
Здоровой рукой она массировала больную, неподвижно и безжизненно покоящуюся на красной повязке. Де-Вар подумал, что та похожа на руку больного ребенка — такая бледная и тонкая, с почти прозрачной кожей. Он знал, что искалеченная рука до сих пор болит, а сама Перрунд не всегда отдает себе отчет в том, что своей здоровой рукой нянчит свою больную, как вот теперь. Он видел это, не глядя на ее руку, потому что их взгляды встретились, когда Перрунд поудобнее устраивалась на диванных подушках, напоминавших ягоды на зимнем кусте — налитые, красные, лежащие россыпью.
