— Если бы у меня было всё то мясо, сало, масло и сыр, которые перебывали в этой корзине, то я был бы сыт несколько лет, — отвечал старик.
Роландсен откашлянулся и плюнул в море.
— Когда получились телеграммы? — спросил он.
— Да уж несколько дней тому назад.
Посреди дороги лодки съехались, отец с сыном намеревались подкрепиться пищей, находящейся в корзине. Роландсен смотрел по сторонам. Старик сказал:
— У нас здесь есть немножко провианту, если вы только не побрезгуете, — и Роландсену предложили всю корзину.
Он отстранил её движением руки и произнёс:
— Я здорово наелся с полчаса тому назад. Но впрочем, ты не подозреваешь, до чего аппетитна эта булочка. Нет, спасибо! Я только посмотрю на неё, да понюхаю.
И Роландсен продолжал болтать и смотреть по сторонам.
— Да, в сущности, у нас на севере прекрасно питаются. Я убеждён, что не найдётся ни одного бедняка, у которого не было бы дома мясного окорока. И, кроме того, ещё сала. В этой жизни есть, конечно, что-то животное!
Роландсен с неудовольствием завозился на носу.
— Ты спрашиваешь, сколько времени я там намеревался пробыть? Само собой разумеется, что я хотел прожить на острове до жатвы и посмотреть на падающие звёзды. Я большой любитель подобных явлений, я люблю наблюдать, как целые миры разлетаются вдребезги.
— Я этого не понимаю.
— Ну да, целый мир. Когда одна звезда быстрым натиском сталкивает с неба другую.
Они всё продолжали есть и Роландсен воскликнул:
— Вы — точно свиньи! Просто изумительно, какое количество пищи вы запихиваете в ваши рты!
— Теперь мы кончили, — покорно сказал старик.
Лодки опять разъехались, и мужчины сели за вёсла. Роландсен улёгся на спине на дне лодки, чтобы поспать.
Они прибыли домой после полудня, и Роландсен тотчас же отправился на станцию получать телеграммы. Они заключали в себе весьма радостные известия, касающиеся его открытия; в Гамбурге ему обещали очень высокую цену за патент, а бюро другой торговой фирмы предлагало ещё большее вознаграждение. И прежде чем позаботиться о том, чтобы утолить свой голод, Роландсен бросился в лес. Там он долгое время пробыл в совершенном одиночестве. Удивительный он был человек и волнение превратило его в мальчика, в ребёнка со сложенными как на молитву руками.
