— Не останавливаться! — кричал я.
Наши бежали молча. Так же молча, в тихой звериной ненависти, мы бросились на ощетинившиеся сталью окопы японцев. На каждый русский штык — четыре их. Шанс один — брать винтовку за дуло, как дубину, и крушить врага размашистыми движениями приклада. Глухие удары, раскалывающие черепа, крики боли, никаких «ура» или «банзай», ни пленных, ни раненых, только смерть, нечеловеческий оскал лиц, прокушенные в ярости губы…
Помню лишь тяжёлые руки сибирцев, трясущих меня за плечи:
— Всё уж, полно. Успокоился бы, барин.
— Я не барин, я — барон…
Искать её было бесполезно, она появлялась сама, как кошка, когда была голодна или когда ей было необходимо моё тепло. Нет, не тепло тела, вряд ли у такой красавицы могли быть серьёзные проблемы с нехваткой мужчин, по-моему, последних вокруг неё крутилось даже в избытке.
Я ревновал и не ревновал одновременно. Периодически накатывающая тупая, давящая боль разминала моё сердце, как ком глины. Я писал ей гневно-пышущие зтз, пытался звонить, намеренно обидеть или задеть, но в большинстве случаев всё это не достигало цели. Думаю, если бы мне пришлось умереть у неё на глазах, то она, скорее всего, просто перешагнула бы через моё тело, как через пройденную ступеньку в своём духовном росте.
Смысл её жизни заключался в постоянном получении неких всплесков энергий — боли, радости, любви, предательства, и она искренне пробовала на вкус каждое новое ощущение. Всё, что делало её счастливой или, наоборот, убивало последнюю радость, всегда рассматривалось сквозь призму полученного урока, а важность его значения определялась больше оттенками, чем чёткой градацией добра и зла…
Примитивность решения Лана презирала. Пошлая схема «в каждом зле есть частичка добра, в каждом добре есть частичка зла» могла вызвать у неё лишь раздражённый щелчок языком. Она слишком хорошо, на своей собственной шкуре понимала разницу между тем и другим, а потому стремилась успеть вырваться в тот Абсолют, который над ними, не смешивающий два этих полюса для оправдания собственной низости и беспомощности. Продав душу, она навеки потеряла выстраданное общечеловеческое право заигрывать с тем и с другим…
…В тот день я первый раз пришёл к ней в дом. Меня не приглашали. Да и день сам но себе не нёс никаких знаковых символов. Пишу об этом совершенно уверенно, ибо за те несколько месяцев, что мы были вместе, я научился если и не разгадывать тайные знаки, то довольно чётко ощущать их присутствие.
