Доктор вбежал туда и увидел Прокопа — ползая на четвереньках, тот собирал с полу осколки и бумаги.
— Что вы здесь натворили? — закричал старик.
— Ничего, — ответил Прокоп, поднимаясь с виноватым видом. — У меня пробирка лопнула…
— Да что вы, в самом деле, черт… — взревел было доктор и осекся: из левой кисти Прокопа ручейком стекала кровь. — У вас что, палец оторвало?
— Простая царапинка, — запротестовал Прокоп, пряча руку за спину.
— А ну-ка, покажите, — крикнул старый врач и потащил Прокопа к окну. Половина пальца висела на узенькой полоске кожи. Доктор кинулся к шкафчику с инструментами за ножницами и увидел в дверях смертельно бледную дочь.
— Тебе что надо? — обрушился он на нее. — Марш отсюда!
Анчи не двинулась. Она прижимала руки к груди с таким видом, будто готова была упасть в обморок.
Доктор вернулся к Прокопу; сначала делал что-то с ваткой, потом звякнули ножницы.
— Свет! — крикнул он дочери; та бросилась к выключателю, зажгла лампу.
— Да не стой здесь! — гремел старый врач, окуная иглу в бензин. — Нечего тебе тут делать! Подай нитки!
Анчи подбежала к шкафчику, достала ампулу с нитками.
— А теперь уходи!
Анчи взглянула на спину Прокопа и поступила наоборот: подошла и обеими ладонями обхватила раненую руку, приподняв ее. Доктор в это время мыл руки; он повернулся к Анчи с намерением снова взорваться, но вместо этого проворчал:
— Так, а теперь держи крепче! И ближе к свету!
И Анчи держала, зажмурив глаза. Было тихо — слышалось только сопение доктора; тогда девушка отважилась поднять веки. Внизу, где работал отец, виднелось что-то кровавое и безобразное. Анчи скорее перевела взгляд на Прокопа; он отвернулся, веки его дергались от боли. Анчи цепенела от этой чужой боли и глотала слезы; ее начало мутить.
Тем временем рука Прокопа разбухала: груды ваты, батист Бильрота[16] и, верно, целый километр бинта — доктор все наматывал и наматывал его, пока не получилось нечто огромное, белое. Анчи держала руку Прокопа, а колени ее дрожали, и ей казалось — этой страшной операции не будет конца. Внезапно у нее закружилась голова, потом она услыхала голос отца:
— На, выпей скорей!
Открыв глаза, она увидела, что сидит на стуле, отец подает ей мензурку с какой-то жидкостью, а сзади стоит Прокоп, улыбается и, как ребенка, держит у груди забинтованную руку, похожую на гигантский бутон.
— Пей же! — настаивал отец, широко улыбаясь.
Она проглотила содержимое мензурки и закашлялась: это был смертоубийственный коньяк.
