— Видела!
— Где же?
— Только что! Здесь. Ты — сыч, — отрезала Анюта и больше не обращала на Володю внимания.
Бокал Анюты остался стоять на белой скатерти. А на дереве за окном вновь появился зверь-дятел. Володя гулять не пошёл.
— Я устал. Я посмотрю лучше на дятла… А потом догоню вас. — Володя махнул им рукой, дескать, идите.
— Мы скоро придём, — сказал Андрей.
— Ага… — Володя уставился в окно.
Андрей и Анюта вышли за ворота. Ласковый старик сторож покивал вслед. Грациозно приминая траву, шагала Анюта. Казалось, ничего Анюта не приминает — трава сама клонится и немедленно распрямляется от её лёгких шагов. Вот и лес начался.
— Направо, — подсказал Андрей.
— Но ведь озеро… кажется, в другой стороне. — Анюта указала на близкую голубизну между деревьями. — Или мы идём не на озеро?
— На озеро. Только на другое.
От солнца, от клубники, от красного вина и волнения чёрными сделались губы Анюты.
Как долго ждал Андрей этого дня! Как ждал его одинокими вечерами, глядя в небо, где звёзды выкладывали зелёными точками профиль Анюты. Жёлтые мудрые страницы, помнится, перелистывал Андрей, но и там одно слово: «Анюта… Анюта… Анюта…»
— Как же ты угадал, что в коробке? — привёл его в себя голос Анюты. — Ты… в самом деле ясновидящий?
— Сейчас… — Андрей почему-то задыхался, — это не имеет значения… Сейчас мы оба ясновидящие. Слышишь, оба!
Он не понимал, сам ли это говорит или же повторяет когда-то читанное. Странное депо, небо над головой, земля под ногами Анюты, шагающей впереди, собственного прыгающего от страха и ожидания сердца — всего этого уже как бы было мало. И сейчас Андрей боялся остаться один на один с действительностью. Книги и чужие страсти, ставшие его страстями, и в этот раз не отпустили на волю. Цыганка Эсмеральда почему-то припоминалась из «Соборе Парижской богоматери». О, как часто перечитывал Андрей сцену обольщения Эсмеральды капитаном Фебом! Как одновременно переживал то, что чувствовал хмельной развратник Феб, когда его взору представала маленькая грудь цыганки, и что чувствовал затаившийся маньяк-священник, безумно влюблённый в Эсмеральду, ненавидящий капитана.
«Но почему именно эта сцена? — растревожился Андрей, давно привыкший, что просто так ничего не вспоминается. — Почему Эсмеральда? Ладно… С огромной натяжкой, конечно, но можно допустить, что Анюта… это Эсмеральда. Но… капитан и священник… Какой гнусный синтез! И… при чём здесь я?»
Тревога, утренняя тревога, которую он, казалось, преодолел, вновь напомнила о себе.
