Сейчас, конечно, те дни кажутся мне прекрасными, хотя на самом деле они были пыткой для нас обоих. Я понимал, что Джованни увлекает меня за собой в бездну. Работы он найти не мог, да и, по правде сказать, не искал – не хватало душевных сил. Он был совершенно разбит, выпотрошен, он избегал чужих взглядов, они разъедали душу, как соль открытую рану. Он не мог и часа пробыть один без меня. На этой зеленой, холодной, забытой Богом земле я был единственным человеком, который заботился о нем, понимал его язык и его молчание, знал его руки и не прятал за пазухой нож.
Бремя его спасения было возложено на мои плечи, и я изнемогал под этой тяжестью.
А деньги, меж тем, таяли, хотя вроде бы мы и тратили немного. Каждый раз утром Джованни спрашивал меня, стараясь подавить сильную озабоченность в голосе:
– Ты зайдешь сегодня в американское агентство?
– Конечно, зайду, – отвечал я.
– Думаешь, сегодня придут деньги?
– Кто его знает.
– И что только они делают с твоими деньгами в Нью-Йорке?
В агентство я не пошел, а отправился к Жаку и занял у него еще десять тысяч франков. Я сказал ему, что мы с Джованни испытываем материальные затруднения, но скоро из них выкарабкаемся.
– Очень мило с его стороны, – сказал Джованни. – Иногда он бывает милым и добрым.
Мы сидели в открытом кафе неподалеку от Одеона. Я смотрел на Джованни и думал, что было бы хорошо, если бы я мог сбыть Джованни Жаку.
– Ты о чем думаешь? – спросил он.
На секунду мне стало страшно, а потом стыдно.
– Думаю, хорошо бы смотаться из Парижа.
– И куда бы ты хотел податься?
– Сам не знаю. Куда-нибудь. Тошнит от этого города, – сказал я вдруг с такой злобой, что мы оба удивились. – Я устал от этой свалки старых камней, устал от чертовых самодовольных французов. Все, к чему ты здесь прикасаешься, разваливается у тебя в руках, превращаясь в пыль.
– Да, – серьезно сказал Джованни, – это точно.
Он пристально наблюдал за мной. Я силился смотреть ему в глаза и улыбался.
– А тебе хотелось бы смотаться отсюда, хоть ненадолго? – спросил я.
– Ай, – воскликнул он, подняв руки с покорным и насмешливым видом, словно защищался от моих слов ладонями. – Я хочу туда, куда ты. А к Парижу я не очень привязан, не в пример тебе. Он мне никогда особенно не нравился.
– Может, – начал я, сам еще не зная, что предложить, – нам поехать в деревню или в Испанию?
– Ага, – укоризненно протянул он, – соскучился по своей возлюбленной?
Я почувствовал себя виноватым, разозлился, раздираемый любовью к нему и угрызениями совести. Хотелось дать ему в зубы и в то же время обнять его и утешить.
