Они терзали его сто пятьдесят лет, пока он не сумел избежать неизбежного. И она сильно опасалась, что он пожертвовал своей ногой, чтобы это осуществить. Она не могла вообразить себе боль – бесконечную боль, которую он испытывал так долго только для того, чтобы все завершилось еще и этим…
В происшедшем этим вечером его вины не было. Хотя, судя по его виду, он считал себя виноватым. Однако теперь, узнав то, что она узнала, Эмма не могла простить ему то, что он оставил ее рядом. О чем он, черт побери, думал? После того, что ему пришлось перенести, вечернее происшествие было просто неизбежным! Рано или поздно он должен был наброситься на нее в порыве ярости – и может сделать это снова.
Он обращался с ней как с необузданным вампиром. Несколько дней презирал ее вампирскую сущность. И если он не поостережется, она начнет себя вести так, как подобает злобному вампиру, – из самозащиты.
Сегодня они доберутся до Кайнвейна, а завтра на закате она уедет.
* * *
Эмма прислонилась к стеклу и опять надела наушники.
Лахлану хотелось убрать их и поговорить с ней, попросить у нее прощения. Ему было стыдно за свои действия – стыдно, как никогда в жизни, но ему казалось, что если он отнимет их у нее, она сорвется. За то время, которое прошло с тех пор, как он ее захватил, он причинял ей немало неудобств, и теперь он ощущал, что она дошла до предела и едва справляется с произошедшим за последние четыре дня.
Уличные фонари горели над дорогой, освещая лицо Эммы – и синяки на ее бледной шее.
Если бы он не опомнился в тот миг, когда опомнился, то мог… мог бы убить ее! И поскольку он не понимал, почему это сделал, он не мог гарантировать, что это не повторится.
Запищал сигнал, заставив его вздрогнуть от неожиданности. Эмма передвинулась, чтобы посмотреть, в чем дело, и кивком указала на измеритель бензина, который теперь светился красным. А потом, опять не говоря ни слова, дала знак, чтобы он съехал с дороги. Лахлан понял: Эмма молчит потому, что ей больно говорить.
Он никак не мог сосредоточиться, ему стаю трудно сидеть в машине, которая теперь казалась слишком тесной. Да, он побывал в аду, но, будь все проклято, как он мог душить свою подругу!
Ведь она стала его спасением!
Пусть он до сих пор не овладел ею – но если бы он не отыскал ее и не оказался рядом с ней, не получил утешения от ее тихих слов и ласковых прикосновений, он сейчас находился бы в каком-нибудь темном переулке и был бы безнадежно безумен. А взамен он превратил ее жизнь в ад.
