Вполне натурально объяснив Селии свое столь раннее возвращение тем, что она забегалась по Женеве и опоздала на автобус, увозящий группу в Лозанну, Джанет с радостью согласилась провести июль вместе с ней где-нибудь у меловых отрогов Гастингса, в одном из тех недорогих старинных пансионов, что сохранились едва ли не со времен королевы Виктории. Оттуда дорога до Лондона занимала меньше часа, и Джанет собиралась снова погрузиться в свои исторические штудии, занявшись заодно и Испанией, связь с которой девушка теперь ощущала не только через неведомо за что сожженную и очень полюбившуюся ей ведьму, но и через кольцо Руфи. Кольцо это она спрятала в шкатулку и разрешала себе надевать его лишь изредка, чаще всего перед сном, ибо от него спустя некоторое время начинал исходить жар, постепенно захватывающий все тело и зажигающий в нем такие желания, что Джанет, поначалу радуясь приятно твердевшим соскам и сладкому потягиванию внизу живота, через несколько минут начинала метаться по подушкам и сжимать коленями одеяло.
Так проходило лето. По утрам она писала обстоятельные письма Жану, переписка с которым возникла как-то сама собой и доставляла Джанет настоящее удовольствие, ибо иронично-энциклопедическая манера рыжего женевца чем-то напоминала ей манеру отца. Днями она просиживала в архиве, по капле, как пчела, собирая никому, кроме нее, не интересные подробности, которые открывали ей в первую очередь себя, а вечерами забиралась на белые скалы, падала на траву и подолгу почти бездумно глядела на канал, исчезающий в серой дымке и отделяющий ее от ее любви – черноокой, длинноногой, запретной.
Милош молчал, а спрашивать о нем у Жана Джанет считала ниже своего достоинства. Ничего не слышно было и от родителей, а бабушка, потеряв опору в виде родных стен, все чаще проводила время в церкви. И одним ясным вечером, когда небо над каналом стало перетекать из оранжевого в пепельное, Джанет вдруг с пронзительной болью ощутила, что время уходит. То время, которое она могла бы отдать Милошу. То время, которое расцветало бы на ее теле его поцелуями. Наутро Джанет заявила бабушке, что возвращается в Ноттингем, и никакие рассуждения о пустом доме и просьбы подумать о своем здоровье на нее не подействовали.
К файф-о-клоку[9] она уже сидела на кухне, наслаждаясь чаем, которому вода Трента придавала совсем иной вкус, чем мутноватые воды побережья. Сейчас она допьет чашку и наберет заветный номер. Она не может больше ждать, что бы ни говорила Руфь! Уже отжившей свое женщине простительно говорить об ожидании, но она, Джанет, будет рваться к своему сейчас! Закрутив падавшие на глаза волосы, Джанет решительно потянулась к трубке. Но в этот момент телефон зазвонил сам и донес из-за океана усталый голос Патриции:
