Нет, нет, это нельзя: папа говорил, что немецкие солдаты такие же люди, как и русские, и война с ними подлая и стыдная. Тогда что же он дальше будет делать?..
— …Ты чего зояки раззявил, товар топчешь? — пронзительно закричала на Тиму торговка банными веникамп, с фиолетовым лицом. — Вот я сейчас наподдам тебе, слепошарый!..
Тима растерянно сказал:
— Извините, пожалуйста, я задумался.
Ошеломленная вежливым ответом, торговка смутилась и, стряхивая снег с веников, разложенных вдоль обочины дороги, посетовала:
— Иззябнешься тут без почину. Ну и собачишься на хороших людей.
— Я вас просто не заметил, — объяснил Тима. — Так вас всю снегом занесло.
— Да разве нынче люди друг друга примечают? Все ожестокосердились.
Потом торговка спросила настороженно:
— А ты, мальчик, не из хитреньких?
— Не знаю, — честно признался Тима.
— Так будь добрый, — попросила торговка, — покарауль товар. Я до дому сбегаю, дите не кормлено!
Тима благородно согласился сторожить веники.
Возле длинной бревенчатой, вросшей в землю бани коченели в очереди новобранцы. Те, кто прибыл из дальних деревень и селений, зябли, кутаясь в лохмотья, как нищие. Местные были одеты теплее, и возле них стояли их матери, жены, дети, с жадным отчаянием вглядываясь в серые, угрюмые лица новобранцев. Когда какая-нибудь женщина, упав на снег к ногам сына или мужа, начинала громко, истошно причитать, никто не обращал на нее внимания, словно это полагалось, как на кладбище. Только унтер с седыми усами, в башлыке, подходил для порядка и говорил хриплым, сорванным на учениях голосом:
— Чего воешь? Не всех убивают, гляди, во — я, живой, а на передовых два года пробыл.
Хозяин бани, старообрядец старик Сомов, не пускал новобранцев до тех пор, пока не помоются все вольные.
Он сидел за прилавком, где были разложены мочалки, куски желтого сухого ядрового мыла и стоял большой жбан с хлебным квасом. Расчесывая сивую бороду деревянным гребнем, степенно вещал:
— Бог не велит убийство вершить. Но бусурмана бить вполне дозволено, потому как у него душа вроде как у кошки или собаки, из одной вони состоит.
— Вполне, — заискивающе соглашался унтер. — Только, почтенный, почему вы христолюбивых воинов не пущаете? Замерз народ.
— Коммерция, служивый. Мне ведь тоже исть-пить надо. Вас казна содержит, а я трудом умственным пропитанье собираю.
Здесь же, во дворе бани, сажая новобранцев на березовый кругляк, поставленный торчком, стриг их тощий цирюльник в рваной синей поддевке и визгливо жаловался:
