Она вдруг рассказывает мне историю о том, как несколько лет назад заболела, кажется, воспалением легких, но дело не в этом, а в том, что было у нее тогда удивительное состояние: все вокруг казалось колеблющимся, эфемерным, можно было видеть сквозь стены, пройти сквозь закрытую дверь, дунь сильнее, махни рукой – все улетит…
– Вот и сейчас, по-моему, что-то такое… Только тенью, эфемеридой становлюсь я сама…
Я вспоминаю, как чувствовал себя тенью в петергофском кафе.
Что делать, Аля?
Мы с тобой действительно одной крови.
Однако ей я этого не говорю. А почему-то, не знаю уж почему, рассказываю о том, что уже много лет не могу надолго уехать из Санкт-Петербурга: через несколько дней начинает болеть голова, становится муторно, тошно, в воздухе чего-то не достает, и тоже – все вокруг будто ненастоящее, плоский холст, декорации, за которыми – пустота…
– Я, может быть, и тебя полюбил только за то, что ты живешь в самой таинственной части города…
Аля необычайно серьезна:
– Мне все равно, за что ты меня полюбил. Мне важно, что ты полюбил меня вообще.
– А сейчас этот метафизический Петербург уходит, и все, что связано с ним, тоже – превращается в тень.
– Ты полагаешь?
– И я – в том числе…
Далее мы попадаем на Васильевский остров. Сначала мы бредем по Пятнадцатой линии, где замерли в ожидании лета ревматические тополя, и Аля, поглядывая на них, рассказывает, что здесь она в детстве жила.
– Вот в этом дворе, представляешь, первый раз в жизни поцеловалась…
– Как его звали? – немедленно интересуюсь я.
И Аля испуганно вскидывает глаза:
– Не помню…
– Вот также потом, лет через десять, ты скажешь и обо мне…
А потом мы стоим у трубы, испещренной загадочными иероглифами. День сегодня светлый, туманный, в воздух как будто добавлено молоко. Кажется, что иероглифы в нем чуть-чуть светятся, и Аля, вдруг прижав к горлу ладони, лихорадочно говорит:
– А может быть, произойдет чудо? Считается, что если чего-то очень хотеть, то чудо обязательно произойдет. Вдруг нам поможет бог…
– Ты же в него не веришь.
– Ну и не верю, так что? А он возьмет и поможет. Если, конечно, он действительно добр…
Ах, Аля, Аля!
Какой в этом мире может быть бог?
Разве что капризный божок, ревниво посматривающий на людей.
И потом, что это за бог, с которым приходится торговаться? Вот я сделаю то-то и то-то, уверую, восславлю его, вознесу в молитве грубую лесть, и тогда, может быть, за это что-нибудь получу.
Как-то все это не по мне.
Не хочу я, не хочу торговаться – ни с людьми, ни с богом, ни с кем.
