Щульц. Восхвалим Всевышнего, что у нас – просвещенный монарх. Вспомните, что сказал наш король: «Рассуждайте сколько угодно и как вам угодно, но… слушайтесь»! Только «слушайтесь»! – обращается он к возлюбленным подданным.
Кант. Но монаршее «слушайтесь» означает лишь – «повинуйтесь». Это сказать себе может позволить всякий правитель, обладающий «кулаком усмирения».
Щульц. Увы, я догадывался о ваших пагубных взглядах… Надеюсь, теперь вас не удивит, что «бумагу из министерства», по поводу должности, мне пришлось выдумать, дабы узнать, сохранилась ли в вашей душе хоть крупица привитой родителями богобоязни?
Кант. Родители, господин проповедник, никогда мне не «прививали» «боязни» – только любовь… к Богу и Человеку!
Янус. Дионис! А ну, заверни!
Дионис/вновь ударяет над головою в ладоши/. Ап!
Щульц/повторяет с иронией/. «К Богу и Человеку»!? Тогда откуда – эта гордыня, что звучит даже в ваших прошениях на высочайшее имя… Только не делайте большие глаза. Вы ведь не станете отрицать, господин магистр, что осмелились обращаться с прошениями через мою голову? Так ведь? Ну и чего вы достигли? Привыкнув быть первым во всем, что требует резвости слов, решили, что преуспеете и в злокозненной лести… но просчитались! Да и как же иначе? Послушайте, вот образец ваших суетных поползновений! /Взяв с конторки листок, читает./ «Надежда, которой я себя льщу быть назначенным на академическую должность, особенно же всемилостивейшее расположение Вашего Величества оказывать наукам высочайшее покровительство – каков слог! – побуждает всеподданнейше просить вас назначить меня ординарным пофессором кафедры логики и метафизики Кенигсбергского университета…» Вертопрах! Не понятно, чего тут больше: наивности или блудливости мысли? Почему бы вам, господин хороший, не просить сразу моего места – Ректора Коллегии Фридриха? /Перебирает листки./ Вот концовочка… Только послушайте! /Снова читает./ «Готов умереть в глубочайшей преданности, ваш наиверноподданнейший раб – Иммануил Кант»! Каково!? «Готов умереть!» Да после такого прошения, действительно, остается одно: привести в исполнение вашу «угрозу» и… умереть! «Раб Иммануил Кант»!
Янус/потирает руки/. Ату его! Поддай ему жару, старик!
Щульц. Ни один здравомыслящий, господин Кант, не поверит таким «верноподданническим» унижениям! Сразу видно, это писала рука скандалиста, затеявшего поупражняться в угодливости. Я будто слышу кощунственный хохот ваших друзей, коим, я убежден, вы читали наброски прошений…
