– Собаки не лают, скулят, да так жалобно, будто плачут грудные дети, – с трагическим надломом в голосе докладывала гражданка. За черный платок и понурые плечи ее хотелось окрестить вдовой. – Представляете, вжались наши любимые шавки в дальние углы вольеров, и скулят, будто жилы тянут.
– Собаки скулят. Что дальше? – даже наблюдение за одной только плешкой, оставив без внимания движенья рук, движенья глаз: изобличало: не задевает лысого история, мало помалу тянет лямку престарелый кавалер непонятного ордена, из служебного долга выслушивает тягомотину и по долгу службы соболезнует.
– А знаете, как страшно было? Страх такой, что пальцем пошевелить не можешь, мороз по коже. И еще собаки скулят.
– Уже записал. Скулят собаки, дальше-то что? И, кстати, все собаки в питомнике скулили, или были и такие, которые вели себя неадекватно? – а вот здесь у лысого глазенки-то блеснули. Любил он ловить на противоречиях, а кто из следаков не любит?
– Да что там собаки, весь персонал был готов скулить, так это было страшно. И ведь чему особо пугаться-то? Ну, пришла такая, вся в терракотовом, ну, лицо у нее бледное-бледное было, будто фарфоровое, и глаза фисташковые. Только почему-то от одного взгляда на эту козу ужас нечеловеческий до селезенок пронимал.
– У нее были рога?
– Коза – фигуральное выражение. Но мандраж до селезенок!!!
– До селезенки. У человека одна селезенка, а не несколько. Но мы остановились на собаках. Значит, вы утверждаете, что все собаки скулили в один голос, отколовшихся, либо саботирующих не было?
– Я утверждаю, что было страшно всем. Особенно когда эта стерва лишайная сверкнула фисташковыми глазами, и мы вдруг поняли, что не можем сдвинуться с места, будто отрезано. Знаете, Михеич у нас мужчина отважный, на нем бультеръеров натаскиваем, а тут вдруг обмочился. Вот как всем страшно было.
– Ладно, с собаками разобрались. С приметами анонимной гостьи питомника, если вам нечего больше добавить, тоже. Мы остановились на том, что не назвавшая имени-отчества женщина, возраст ориентировочно под тридцать, проникла на территорию частного собачьего питомника... – рука плешивого с зажатой двумя пальцами перьевой ручкой повисла над протоколом знаком вопроса.
– Не уверена, что ей меньше тридцати, все тридцать пять, – поджал блеклые, будто дождевые черви, и такие же скользкие губы черный платок.
– С ваших же слов задокументировано, что под тридцать.
– Это она выглядела под тридцать, а на самом деле ей, гарантию даю, все сорок.
