Представьте себе, сколько времени могло это длиться, если в стаде более восьми тысяч голов, и какой убыток наносился нам!
Я пошел к начальнику заставы, но все мои уговоры не привели ни к чему. Он упрямо стоял на своем и только твердил: «Должен пересчитать!» – словно забыл все другие слова.
Баранта сбилась в кучу на дороге. Сверху и снизу подъезжали арбы, фургоны, тройки, подходили верблюды, и создавалась невообразимая толчея. Все кричали, бранились, лезли в драку, дорога была закупорена.
Я решил, что надо гнать стадо обратно на ближайший луг, и там ждать, пока я вернусь из Владикавказа, который находился в 12 верстах от Балты и куда я решил съездить к хорошо мне знакомому г. Делакруа, чтобы сообщить ему об этих беспорядках на дороге, находящейся в его ведении.
Я вышел из комнаты начальника заставы, чтобы привести в исполнение свое намерение. Ко мне подошел один из служащих на заставе стражников.
– Напрасно вы беспокоитесь! – начал он.
– Как это напрасно?… – удивился я и сердито добавил:– Мы не ходили по вашим дорогам, ничего на них не портили, а вы незаконно требуете от нас денег, и, мало того, вы еще смеете сомневаться в бумагах с государственной печатью, заверенных приставом, и собираетесь, нанося нам убыток, сами пересчитывать стадо!..
– На все это у нас есть закон, так нам приказывает начальство.
– Я не верю, чтобы начальство приказывало мучить людей и поступать явно во вред населению!
– И все-таки, уверяю вас, напрасно вы сердитесь!.. – успокаивал меня мой собеседник, по всем признакам кантонист, зачисленный писарем на военную службу.
Какая-то особая печать лежит на этих людях, и их всегда можно отличить от тысячи других. Бледный, аккуратно одетый, в сдвинутой набок шапке, из-под которой выбиваются смазанные свиным жиром волосы, намыленные, закрученные кверху усы, выражение лица покорно-хитрое; всегда старается вкрадчиво-любезным словечком смягчить разговор, а если такое словечко не подворачивается, он тут же сочинит его, не считаясь со смыслом, с тем, к месту оно или нет. Словом, мой собеседник принадлежал к разряду людей, чьи уговоры еще больше раздражают собеседника.
– Почему же это я сержусь напрасно? – резко спросил я.
– Подарите трех-четырех ягнят, и вас пропустят! – пояснил он.
– И трех грошей не дам! – возмущался я.
– Как вам угодно, но так было бы лучше! – Открыв картонный портсигар, он предложил мне папиросу. – Угощайтесь!
– Благодарю вас! – сказал я, позвал пастуха и велел подать мне коня.
