Большие снега | страница 14



И все-таки она – от Бога,
и потому она – судьба.
Ты говоришь: люби меня,
ведь я дана тебе от Бога.
А за словами вновь дорога,
и до звезды как до порога,
а за порогом вновь звезда…
И это все опять от Бога.
* * *
Я знаю, что отныне так и будет:
с утра пожар, под вечер теплый дождь.
Осудят нас? – пускай. Нас не убудет.
Ведь истина пережигает ложь.
Мы вечны. Мы взломали наши клетки.
Мы – бег звезды. Мы – щедрый дар полям.
Нам яблоко судьба протянет с ветки,
мы и его поделим пополам.
* * *
Броди, смотри, как лезет лебеда,
как прут кусты подобием тарана.
Твоя любовь, конечно, не беда,
хотя порой она саднит, как рана.
Коснись рукой, под пальцем дрогнет синь,
ступи ногой и – глина, камень, трепел.
Твоя любовь, конечно, из святынь
и никогда не обратится в пепел.
Броди, смотри, как бьет в ключах вода,
как рвутся реки – кони разной масти.
Твоя любовь, конечно, не беда,
как все, что ветром выбито на насте.
* * *
Снег идет.
Снег идет.
Беспредельно, бесконечно, нежно, медленно и млечно,
вверх и вниз, легко и вечно —
снег идет.
Снег идет.
Снег идет.
Звездный дым. Седые крыши. Все светлей, нежней и тише,
все стремительней и выше —
снег идет.
Снег идет.
Снег идет.
Белым лбом прижавшись к раме, я теряюсь в этой драме:
где я? в поле? или в храме? —
снег идет.
Снег идет.
Снег идет.
Нежно, медленно, беспечно, беспредельно, бесконечно,
я люблю тебя, ты вечна.
Снег идет.
Бранденбургский концерт № 1
Опять этот кантор из церкви святого Фомы
терзает педали забытого Богом органа.
А в Лейпциге ночь. И тяжелые влажные сны
плывут над кварталами, будто обрывки тумана.
Ночь гаснет и гаснет. Будь звезды, как свечи, давно
по небу расползся бы матовый шлейф стеарина.
Саксонская ночь под готическим стынет окном
и черною кистью витраж покрывает рябина.
И движется ночь, как недели и годы, а мы
не можем понять, отчего это с гибелью схоже.
Храни же нас кантор из церкви святого Фомы,
и длись этот холод, так странно бегущий по коже.
Бранденбургский концерт № 4
Когда уже нечему больше случиться,
когда за окном ни звезды, ни просвета,
когда через ставни уже не пробиться
ни ветру, ни ливню, ни даже рассвету,
когда на столе засыхает посуда,
а сумерек даже огнем не прогонишь,
я жду тебя, кантор…
И вот оно – чудо! —
две флейты и скрипка
приходят на помощь.
Когда уже нечего больше услышать,
все сказано, спрошено, взято, забыто,
когда, как дожди по заржавленным крышам,
струится и плачет слепая обида,
когда даже память условна, как ссуда,
а боль ни словами, ни жестом не скроешь,
я жду тебя, кантор…