– Правда, – промурлыкала Любаша и потрепала Лютика по щетинистому красному подбородку. – Я тоже много не думаю. Если есть сегодня роль, зачем ее упускать? Завтра может и не быть. И зачем думать, хорошая она или плохая, как костюм. Здесь не прогадаешь. Других не подают.
Если бы я не узнал когда-то в Сосновке от Лиды, что такое театр абсурда, то непременно бы сегодня его выдумал. Это то, когда сидят за рюмкой чая друг, его невеста и бывший любовник невесты друга и мило беседуют о том, кто кого любит или любил. Это ситуация могла бы стать отвратительной, если бы не была столь комичной. Тем более абсолютно безразличной мне самому. И я в очередной раз возблагодарил Ростика, что принял на себя его судьбу. Возможно, он бы и возмутился, хотя наверняка ему Любаша была не столь дорога. И все же он дал бы в морду своему другу за девушку, которая была близка с ним не один день. Мне же Лютик не являлся другом, а Любаша – возлюбленной, поэтому я мог даже сыграть роль благословляющего их на брак и семейную жизнь.
Когда мой друг Лютик побежал за очередной порцией «чая», а я остался с Любашей наедине, у меня даже не возникло чувство неловкости. Эта женщина всегда была мне чужой, хотя не скажу, что она не вызывала симпатии. Однако Любаша, похоже, считала иначе. Она тут же вплотную подошла ко мне и положила руки на мои плечи.
– Ростя, Росточек, миленький, я же все понимаю, я же не дурочка, знаю, как ты меня любишь, и знаю, что тебе приходится терпеть с этой дрянью. Я знаю, что искусство превыше всего. Поэтому ты с ней, а я с ним. Солнышко, нужно немного потерпеть, вот когда мы встанем на ноги… Все будет по-другому. Я знаю, что тебе она противна, как и мне это жирное мурло, но что мы можем сделать? Иначе нам никогда не заниматься любимой работой, никогда… Я знаю, когда ты к ней прикасаешься…
Любаша скривилась.
– Эти жиденькие серенькие волосы…
Я вдруг вспомнил, что у Бины стальной цвет волос, напоминающий серебро, особенно на солнце.
– Да уж, – согласился вяло я.
– А эти крысиные узкие глазенки…
Я вдруг вспомнил, как Бина смотрела на меня в японском ресторане, и ее глаза были похожи на распустившиеся цветки.
– Конечно, крысиные. – У меня не было сил сопротивляться.
– А эти бледные впалые щеки, как ямы на дороге.
Я вдруг вспомнил, что бледность Бины естественна и аристократична.
– Точно, ямы, – вторил я, как верный служака.
– Боже, какая уродина, – печально вздохнула Любаша, сладко потягиваясь.
