Имея, с одной стороны, этого друга, с другой, – Елагина, своего начальника, у которого в доме он был принят как родной, тоже философа, весьма образованного человека и “главного мастера” российских масонских лож, – Фонвизин имел все для того, чтобы усвоить себе плоды европейской мысли. Это был решительный момент в жизни Фонвизина. С его цельной натурой и острым умом он должен был стать или прямым сторонником идей, которые так любила, хотя и довольно платонически, Екатерина, или врагом новейшей философии с ее патриархом Вольтером во главе. Впрочем, основательно он с этими идеями никогда не знакомился, и можно к нему отнести то же, имея в виду Вольтера, что он говорит в послании к Ямщикову:
Он не читав Руссо, с ним тотчас согласился,
Что чрез науки свет лишь только развратился.
Именно так относился Фонвизин к энциклопедистам. Руссо он ставил выше всех других за его идеи воспитания.
Фонвизин рассказывает в своем “Признании”, что, посещая с Козловским общество, где “шутили над святыней и обращали в смех то, что должно быть почтенно”, он поддался этому влиянию и написал тогда “Послание к Шумилову”, за которое прослыл безбожником. “Но Господи! – говорил он, – Тебе известно сердце мое; Ты знаешь, что сие сочинение было действие не безверия, но безрассудной остроты моей”.
Взглянув на это “Послание”, мы не найдем в нем ни безбожия, ни “безрассудства”. Смешение философии с “безбожием”, несмотря на то что сам Вольтер был деист и вовсе не отрицал божества, привело Фонвизина в конце концов к ханжеству.
В “Послании” автора занимает вопрос, который он предлагает слуге своему, Шумилову:
Скажи, Шумилов, мне: на что сей создан свет?
В ответ на этот вопрос он рисует картину пороков общества. Ни умный, ни дурак не знает причины, почему свет так глупо вертится. Почему везде торжествует глупость, обман и неправда.
И все мне кажется на свете суета.
Жизнь – игрушка, и надо только уметь ею забавляться. Зачем людям рай?
Жить весело и здесь, лишь ближними играй. Играй, хоть от игры и плакать ближний будет.
Не получив ни от кого ответа на вопрос о цели создания, автор заключает послание словами:
И сам не знаю я, на что сей создан свет!
Особенно раскаивался, вероятно, Фонвизин в том, что осмеял здесь духовенство. По крайней мере в “Признании” он говорит о “нескольких строках” в “Послании”, “кои являют его заблуждение”. Судя по ханжеству его в последние годы жизни, эти строки должны быть следующие:
Смиренны пастыри душ наших и сердец
