Но не одну индивидуальную нравственность народа превозносил Добролюбов при каждом удобном случае и не одну цельность и мощность натуры простого человека противополагал он дряблости и развинченности интеллигентных людей. Переходя от отдельных личностей к народным массам, он постоянно видел в них единственную могучую стихийную силу, на которую может всегда положиться бессильная сама по себе интеллигенция. Он верил, что эта необъятная сила может воспрянуть вследствие одних жизненных опытов и переполнения чаши страданий. Так, в статье «Народное дело» мы читаем:
«Говоря о народе, у нас сожалеют обыкновенно о том, что к нему почти не проникают лучи просвещения, и что он поэтому не имеет средств возвысить себя нравственно, сознать права личности, приготовить себя к гражданской деятельности и пр. Сожаления эти очень благородны и даже основательны; но они вовсе не дают нам права махнуть рукой на народные массы и отчаяться в их дальнейшей участи. Не одно скромное ученье под руководством опытных наставников, не одна литература, всегда более или менее фразистая, ведет народ к нравственному развитию и к самостоятельным улучшениям материального быта. Есть другой путь – путь жизненных фактов, никогда не пропадающих бесследно, но всегда влекущих событие за событием, неизбежно, неотразимо; факты жизни не пропускают никого мимо; они действуют и на безграмотного крестьянского парня, и на отупевшего от фухтелей кантониста, как действуют на студента университета… Действительный факт, отразившись в практической жизни деятельного, рабочего человека, породит тоже действительный факт, тогда как книжная теория и предположения образованных людей, может быть, так и останутся только теоретическими предположениями».
Нужно ли говорить о том, что во всех подобных суждениях Добролюбов является полным выразителем той всеобщей тяги к народу, которая составляла главную сущность его эпохи.
Но пропагандированием всех вышеназванных взглядов не ограничивалась деятельность Добролюбова. Рядом с ними мы видели взгляды совсем иного характера, вследствие которых Добролюбову невольно приходилось вступать в некоторое противоречие с самим собою. Мы уже говорили выше о том центральном положении, которое занимал Добролюбов между двумя эпохами – сороковых и шестидесятых годов. Вследствие этого главенствующего положения, восприняв идеи сороковых годов, развив их, подтвердив анализом русской действительности и сформулировав их в значительной степени и глубже, и шире, чем это удавалось людям сороковых годов, Добролюбов в то же время был провозвестником идей шестидесятников. В самом характере эпохи лежала особенного рода двойственность: рядом с движением социально-политическим, в ожидании существенных реформ и тяги интеллигенции к народу, шло движение философское, переход мысли передовых людей с метафизической почвы на реальную, всеобщего стремления к умственному развитию и обогащению знаниями. В интеллектуальном развитии, просвещении видели в то время такую же панацею от всех общественных и нравственных недугов, как и в реформах. Мы переживали в то время почти ту же самую безграничную веру в царство разума, какой был преисполнен XVIII век. В то же время нужно принять в соображение, что пятидесятые и шестидесятые годы как бы поделились между собой этими двумя параллельными течениями, причем на долю пятидесятых годов выпало движение социально-политическое, а на долю шестидесятых – философское. И действительно, в пятидесятые годы были задуманы и приняты все те реформы, которые в шестидесятые годы лишь приводились в исполнение в том виде, в каком они были завещаны пятидесятыми годами. На первом же плане в жизни передовой интеллигенции шестидесятых годов стояли увлечение естествознанием и стремление к реализму в мышлении и в самой практике жизни.
