- Так что же ты сделаешь с ним? Выпустишь?
- Нет. Ведь в погоню за мной тут же послали бы ракету.
- Ее все равно пошлют.
- Но тогда я буду уже в нескольких световых днях от солнечной системы и разовью космическую скорость. К тому же я буду передавать сообщения от твоего имени. Они не будут беспокоиться, первое время, а потом высланные ими космолеты смогли бы догнать меня только через несколько месяцев. Они, вероятно, подсчитают, что запасы продовольствия у вас кончатся раньше, так что откажутся от преследования, а тебя, Гоер, включат в списки пропавших в космосе.
- Согласен. Ты рассуждаешь логично. Но скажи, что станет с ним?
- С ним?.. Я мог бы приказать андроидам убить его, а тело бросить в атомный котел. Ведь раз мнемокопия создана, схемы и рабочие эскизы уже не нужны... - Он засмеялся. - Нет, из любви к белкам, по которым меня формировали, я этого не сделаю, несмотря на то, что я всего лишь автомат.
Я посмотрел на профессора. Он только теперь все понял, побледнел, а на лбу у него выступили мелкие капельки пота. Он испугался, и в его неестественно широко раскрытых глазах отражался ужас. Секунду он стоял неподвижно, потом бросился к стенам, из которых шел голос.
- Нет, ты этого не сделаешь! Ты знаешь, как я работал... Всю жизнь работал, и теперь, когда я решил основную проблему... ты хочешь, чтобы я умер!
- Да, это неприятно. Но взвесь все логично, и ты признаешь, что я прав, что для меня это наилучший выход. Я совсем не хотел быть созданным, но раз уж так случилось...
- Так ты убей себя, ты, автомат! - кричал профессор.
- Он не может, - сказал я, - в него встроены мощные связи самосохранения, и он не может "убить себя".
- Да, Гоер прав, я не могу, и поэтому умереть придется тебе...
- Я не хочу умирать... не хочу... - Профессор закрыл лицо руками, вонзив ногти в лоб, так что под ними показались красные капельки крови.
- Значит, ты настаиваешь на транспозиции моих энграммов? - спросил я.
- Да.
- А если я не соглашусь? У тебя нет такой системы транспозирующих автоматов, чтобы сделать это против моей воли.
- Поэтому-то я и постараюсь, чтобы ты согласился добровольно. - А если тебе это не удастся?
- Видишь ли, мои возможности на этом корабле почти неограниченны, игра же идет крупная. Я прекрасно понимаю, что самой тягостной стороной моего путешествия будет одиночество. Одиночество, которого никогда не знал и не узнает ни один живой человек, одиночество более ужасное, чем у изгнанника, осужденного на месяцы работы в какой-нибудь изолированной базе, среди спутников Урана. Он может производить петрографические, космогонические или какие-нибудь другие исследования и жить надеждой на возвращение на Землю. Я буду одинок, так же одинок, как потерпевший крушение в космической катастрофе, который мчится в своем скафандре сквозь пустоту, словно метеор. Но и его одиночество длится лишь несколько десятков часов, пока он не умрет от истощения или не сгорит в атмосфере другой планеты. А мое одиночество будет длиться сотни лет... почти вечность. Я уже думал об этом и не вижу для себя никаких перспектив. Это будет ужасно... поистине ужасно. Все мои воспоминания замкнуты в этих дрожащих от движения тока контурах. Как мнемокопия, я раз навсегда выхвачен из круга людей. Я не человек, но не могу равнодушно думать о том, что не пролечу еще и четверти пути, как обо мне забудут. Умрут все, кто знал меня, а для их внуков мое имя будет пустым звуком. Все, что будет жить в моей памяти, в действительности уже перестанет существовать. Может быть, в моем саду, где я любил сидеть летними вечерами, поднимутся трансмутационные башни солнечной энергии, а мои автоматы, как устаревшие, будут выкинуты на кладбище. Для людей мой мир станет воспоминанием, давно ушедшей эпохой. Но я суду продолжать думать о нем. Я не забуду ни одной детали. Буду помнить улыбку дочери, которой она ежедневно приветствовала меня, и зеленые кривые, характеризующие энтропию систем... Я обречен на то, чтобы помнить, помнить целую вечность... - Он умолк, и только ток шумел за стенами зала.
