Мне, свидетелю сцены у золотой цепи, довелось видеть теперь Дигэ в замкнутом образе молодой дамы, отношение которой к хозяину определялось лишь ее положением милой гостьи. Она шла с улыбкой, кивая и тараторя. Томсон взглянул сверх очков; величайшая приятность расползлась по его широкому, мускулистому лицу; Галуэй шел, дергая плечом и щекой.
– Я ожидала застать большое общество, – сказала Дигэ. – Горничная подвела счет и уверяет, что утром прибыло человек двадцать.
– Двадцать семь, – вставил Поп, которого я теперь не узнал. Он держался ловко, почтительно и был своим, а я – я был чужой и стоял, мрачно вытаращив глаза.
– Благодарю вас, я скажу Микелетте, – холодно отозвалась Дигэ, – что она ошиблась.
Теперь я видел, что она не любит также Дюрока. Я заметил это по ее уху. Не смейтесь! Край маленького, как лепесток, уха был направлен к Дюроку с неприязненной остротой.
– Кто же навестил вас? – продолжала Дигэ, спрашивая Ганувера. – Я очень любопытна.
– Это будет смешанное общество, – сказал Ганувер. – Все приглашенные – живые люди.
– Морг в полном составе был бы немного мрачен для торжества, – объявил Галуэй.
Ганувер улыбнулся.
– Я выразился неудачно. А все-таки лучшего слова, чем слово ж и в о й, мне не придумать для человека, умеющего наполнять жизнь.
– В таком случае, мы все живы, – объявила Дигэ, – применяя ваше толкование.
– Но и само по себе, – сказал Томсон.
– Я буду принимать вечером, – заявил Ганувер, – пока же предпочитаю бродить в доме с вами, Дюроком и Санди.
– Вы любите моряков, – сказал Галуэй, косясь на меня, – вероятно, вечером мы увидим целый экипаж капитанов.
– Наш Санди один стоит военного флота, – сказал Дюрок.
– Я вижу, он под особым покровительством, и не осмеливаюсь приближаться к нему, – сказала Дигэ, трогая веером подбородок. – Но мне нравятся ваши капризы, дорогой Ганувер, благодаря им вспоминаешь и вашу молодость. Может быть, мы увидим сегодня взрослых Санди, пыхтящих, по крайней мере, с улыбкой.
– Я не принадлежу к светскому обществу, – сказал Ганувер добродушно, – я – один из случайных людей, которым идиотически повезло и которые торопятся обратить деньги в жизнь, потому что лишены традиции накопления. Я признаю личный этикет и отвергаю кастовый.
– Мне попало, – сказала Дигэ, – очередь за вами, Томсон.
– Я уклоняюсь и уступаю свое место Галуэю, если он хочет.
– Мы, журналисты, неуязвимы, – сказал Галуэй, – как короли, и никогда не точим ножи вслух.
– Теперь тронемся, – сказал Ганувер, – пойдем послушаем, что скажет об этом Ксаверий.
