– Ну, так говори о своих желаниях!
– Я моряк, – сказал я, – то есть я пошел по этой дороге. Если вы сделаете меня капитаном, мне больше, кажется, ничего не надо, так как все остальное я получу сам.
– Отлично. Мы пошлем тебя в адмиралтейскую школу.
Я сидел, тая и улыбаясь.
– Теперь мне уйти? – спросил я.
– Ну, нет. Если ты приятель Дюрока, то, значит, и мой, а поэтому я присоединю тебя к нашему плану. Мы все пойдем смотреть кое-что в этой лачуге. Тебе, с твоим живым соображением, это может принести пользу. Пока, если хочешь, сиди или смотри картины. Поп, кто приехал сегодня?
Я встал и отошел. Я был рассечен натрое: одна часть смотрела картину, изображавшую рой красавиц в туниках у колонн, среди роз, на фоне морской дали, другая часть видела самого себя на этой картине, в полной капитанской форме, орущего красавицам: «Левый галс! Подтянуть грот, рифы и брассы!» – а третья, по естественному устройству уха, слушала разговор.
Не могу передать, как действует такое обращение человека, одним поворотом языка приказывающего судьбе перенести Санди из небытия в капитаны. От самых моих ног до макушки поднималась нервная теплота. Едва принимался я думать о перемене жизни, как мысли эти перебивались картинами, галереей, Ганувером, Молли и всем, что я испытал здесь, и мне казалось, что я вот-вот полечу.
В это время Ганувер тихо говорил Дюроку:
– Вам это не покажется странным. Молли была единственной девушкой, которую я любил. Не за что-нибудь, – хотя было «за что», но по той магнитной линии, о которой мы все ничего не знаем. Теперь все наболело во мне и уже как бы не боль, а жгучая тупость.
– Женщины догадливы, – сказал Дюрок, – а Дигэ наверно проницательна и умна.
– Дигэ… – Ганувер на мгновение закрыл глаза. – Все равно Дигэ лучше других, она, может быть, совсем хороша, но я теперь плохо вижу людей. Я внутренне утомлен. Она мне нравится.
– Так молода, и уже вдова, – сказал Дюрок. – Кто был муж?
– Ее муж был консул, в колонии, какой – не помню.
– Брат очень напоминает сестру, – заметил Дюрок, – я говорю о Галуэе.
– Напротив, совсем не похож! Дюрок замолчал.
– Я знаю, он вам не нравится, – сказал Ганувер, – но он очень забавен, когда в ударе. Его веселая юмористическая злость напоминает собаку-льва.
– Вот еще! Я не видал таких львов.
– Пуделя, – сказал Ганувер, развеселившись, – стриженого пуделя! Наконец мы соединились! – вскричал он, направляясь к двери, откуда входили Дигэ, Томсон и Галуэй.
