– Однако, вы живете с запасцем! – улыбнулся я.
– Да, знаете! Приятели иногда заходят. Держу на всякий случай.
Через год этот служащий был уволен со службы, и именно за продажу водки поселенцам и каторге: при проверке книг фонда – а, кроме лавки казенного колонизационного фонда, спирта на Сахалине купить негде – оказалось, что этот служащий забирает спирту столько, что на этом спирту можно бы вскипятить целую реку!
– Конечно, сахалинские мастерские – это одна «затея»! Но знаете, при желании и они недурно работать могут. Видели коляску у Х.? Обратите внимание на обстановку у У. Все – работа сахалинских мастерских! – говорили мне еще во Владивостоке.
– Да-с! Было времечко, да сплыло! – со вздохом мне говорил по этому случаю смотритель одной из тюрем. – Работали у нас в мастерских, и иногда хорошо работали: среди них всякий народ попадается. А теперь фактический контроль устроили. Контролеров понаслали – все учитывают: сколько рабочих часов ушло, сколько материалу. Только на казну мастерские и работают. Ну, конечно, себе благоприятелям тоже в мастерских все велишь делать; но чтоб на продажу изготовлять – нет, уж шабаш! Трудно.
– Ну, хорошо. Казна их обувала, одевала, кормила мастеров, которые на вас работали. А сами-то они от вас что-нибудь получали?
– Они-то? За что? Разве ему не все равно, на кого свои работы отбывать: на казну или на меня?
Ко всему этому следует прибавить еще одно. На Сахалине очень распространен обычай брать женскую прислугу.
Из 260 ссыльнокаторжных женщин в Александровском округе в 1894 году ровно половина числилась одинокими, в услужении у господ служащих.
Принимая во внимание все это, вы поймете, что господа служащие не могут пользоваться в глазах каторги именно тем «престижем», о котором господа служащие так хлопочут.
– Ужасные черти! – жаловался мне на каторгу помощник смотрителя Рыковской тюрьмы. – Никакого уважения! Можете себе представить, иначе как на «ты» со мной и не разговаривают! Да вы сами слышали!
Первое посещение всякой тюрьмы, которое я делал, из любезности, со смотрителем, всегда оставляет ужасное впечатление.
Каторжане тут же, при нем, в глаза, начинают докладывать вам обо всех его штуках и проделках. Вы напрасно протестуете:
– Да я не начальство! Это меня не касается!
– Нет, вы, ваше высокоблагородие, послушайте!
И они отделывают человека, от которого зависит вся их жизнь, вся их судьба, не стесняясь в выражениях, ругательски его ругая.
