Однажды, когда, собравшись вместе, переложили покосившуюся стену в избе Бакаки и уже сели пить медовуху, Стас, разомлев, затеял рассказывать им о водолазах. Дескать, придёт время, придумают такой железный зипун и ведро с окном на голову, и можно будет по дну реки ходить, на рыб любоваться. Подбил его на россказни Курака, давешний рыбак, которому он однажды заехал по лицу кулачищем. Очень уж ему нравились-то Стасовы сказки. Стас, по старой памяти, и завёлся о водных всяких процедурах. Ещё в избе были Добрыня, Вешняк и Путята; потом, как водится, Кормчий пришёл.
И что-то в рассказе о водолазах насторожило их. Сидели как пришибленные, а потом Вешняк вдруг заорал:
– Ау, ау, шихарда кавда!
И «хрестьяне» вскочили, встали в круг и, положив одну руку на плечо соседа, а второй подбоченясь, двинули хороводом, притопывая и завывая заклинание против русалок. А потом страшным шёпотом рассказывали ему, какие зловредные русалки живут в Согоже за Плиевой излучиной, и хохотали, вспоминая, как у прошлом годе чуть не утоп дурачок Обнитка.
Стас теперь уже удивлялся, как мог он принять их за ужасных дикарей? Молодые мужчины, пусть необразованные, но сообразительные, работящие, смешливые – и наивные как дети. А что до бороды, то и он теперь ходил с бородёнкой и волосами, обрезанными ножом «под горшок». Ножницы имелись не в каждом доме!
Посиделки закончились тем, что, допив медовуху, пошли играть в бабки.
В первый свой визит в монастырь – когда Кормчий сговорился с отцом-настоятелем о его женитьбе – Стас оглядывался, искал хоть какие приметы того монастыря, который он знал там, в настоящем мире, но не нашёл ничего похожего. Правда, сложенные между избами груды камней говорили о том, что собираются здесь что-то строить, но пока ни собора, ни колоколенки, ни даже стен здесь не было, а был только невысокий вал, несколько избушек и деревянная церквушка.
В церкви этой Стас в первый год иногда, забывшись, крестился тремя перстами. Заметил это отец-настоятель Афиноген. И однажды, крепко взяв Стаса за локоть, вывел вон из храма и учинил натуральные политзанятия.
– Богу помолился?
– Угу.
– А что ж ты, дьяволово отродье, с троеперстием-то играешь?
– А что?
– Кукес-бес в трёх перстах сидит, вот что! А в нём, считай, вся преисподняя. Ты когда троеперстное знаменье кладёшь, беса Кукеса тешишь. Ты ведь на Москве бывал?
– Ну… бывал.
– Знаешь там – слобода Кукуй такая есть?
– А как же, – удивился Стас. Незадолго до его отъезда на практику вышла в свет вторая книга сочинения графа Толстого о царе Петре Первом, там про этот Кукуй немало говорилось. Не было у них в училище никого, кто бы этот роман не прочёл хотя бы верхами. Споров было множество: большинство склонялось к тому, что Пётр у Толстого получился уж слишком вымазанным чёрной краской – дегенерат, педераст, немецкий шпион, ненавидевший русский народ лютой ненавистью, отбросивший государство Российское на сто лет назад. Полагали, что обласканный властью писатель сделал это в угоду Верховному – А.И. Деникину, который, как известно любой собаке в республике, Романовых на дух не переносил. Не зря же прежний Верховный, Лавр Георгиевич Корнилов, повелел их всех в 1918-м выслать из России без права посещения.
