Опять губы Кольдевина дрогнули, и, опустив глаза, он сказал:
— Как вы можете тратить на это время теперь! Пожалуйста, не беспокойтесь об этом, мне, право же, прекрасно в гостинице... А вам ведь тоже хорошо, наверное? Ну, да, впрочем, нечего и спрашивать об этом. Ещё бы!
— И всё-таки, представьте себе, у меня бывают минуты, когда я стремлюсь домой. Можете ли вы понять это?
— Это только первое время... Да, странно будет не видеть вас больше дома, фрёкен Агата. Я хочу сказать, просто немного странно, так что...
— Послушайте, вы как-то странно говорите сегодня, — сказала она. — Чего доброго, я ещё расплачусь...
— Но, дорогая фрёкен...
— Выйти замуж ведь не всё равно, что умереть.
Кольдевин мгновенно переменил тон и заговорил весёлым голосом:
— Умереть? Вот это недурно. Впрочем, вы правы, что я навёл на вас грусть своим разговором. Я думал главным образом о вашей матери, да, о вашей матери. Больше ни о ком... Ну, что же, вы кончили подушки для яхты?
— Да, — рассеянно ответила Агата.
— А в стортинге вы были? Нет, верно, ещё не успели. А я вот бывал там каждый день, но зато мне больше и нечего делать... Послушайте, — сказал он вдруг, — может быть, мне не удастся проститься с вами, когда все будут расходиться, так я уже пожелаю вам покойной ночи сейчас.
Она протянула ему руку.
— Так помните же, вы придёте завтра. Я... я буду очень рада.
Она выпустила его руку и встала.
С минуту он сидел, уничтоженный, как бы оцепеневший. Он слышал, как кто-то спросил:
— Что это фрёкен Агата и Кольдевин там затевают?
Он видел, что Агата хочет что-то ответить, и вмешался:
— Мы ударили по рукам с фрёкен, что я
приду завтра.
— Да, да, непременно, — услышал он голос Оле. — Агата, не пора ли нам домой?
Оле полез в карман за деньгами. Журналист тоже взялся было за карман, но Мильде толкнул его локтем и сказал:
— Ты можешь предоставить это Оле Генриксену. Не правда ли, Оле, ведь ты заплатишь и за нас?
— С удовольствием.
Когда он уже подошёл к двери, Ларс Паульсберг нагнал его и сказал:
— Подожди минутку, дай мне пожать твою руку. Я только сейчас узнал, что ты одолжил мне несколько крон.
Оле и Агата ушли.
Немного спустя поднялся и Кольдевин, поклонился каждому из кружка в отдельности и вышел из кафе. Он слышал за собой смех и несколько раз сказанное слово «феномен». Он юркнул под первые попавшиеся ворота и вынул из бумажника кусочек ленточки норвежских цветов, тщательно завёрнутый в бумажку. Он поцеловал ленточку, посмотрел на неё с минуту, потом поцеловал опять, замирая от безмолвного, глубокого волнения.
