— Разве ты уже уходишь?
— Да. Надо зайти домой, переодеться, я собираюсь в Тиволи. До свиданья пока.
Иргенс ушёл.
— Вот это и есть знаменитый Иргенс, — сказал адвокат, обращаясь к Кольдевину.
— Да, да, — ответил тот, улыбаясь. — Я вижу здесь столько знаменитостей, что совершенно растерялся. Сегодня я был на выставке картин... Я замечаю, что наши писатели становятся теперь так изысканно изящны, я видел двух-трёх, — всё они такие смирные, в лакированных сапожках, не похоже, чтобы их Пегас рвался, закусив удила.
— Да для чего же это нужно? Это уже вышло из моды. — Да, да, может быть, и потому.
Кольдевин опять замолчал.
— Период огня и меча уже миновал, милейший, — сказал журналист через стол и равнодушно зевнул. — Куда же, к чёрту, девался Паульсберг?
Когда Паульсберг наконец явился, ему поспешно освободили место, журналист подсел к нему вплотную и стал выспрашивать его мнение о политическом положении. Что теперь думать и что делать?
Паульсберг, по обыкновению сдержанный и несловоохотливый, отделался полуответом, обрывком мнения. Что теперь делать? Что же, нужно всё-таки стараться как-нибудь прожить, даже если два-три парламентских гения и отступят. Впрочем, он скоро напечатает статью, тогда видно будет, поможет ли она сколько-нибудь. Он хочет дать маленький щелчок специально стортингу.
— Чёрт возьми, так он скоро выпустит статью! Да это же будет великолепно! Только не мягкую, Паульсберг, отнюдь не слишком мягкую.
— Я думаю, Паульсберг сам лучше знает, насколько он может быть мягким, — осадил Мильде разошедшегося журналиста. — Предоставь уже это ему.
— Конечно, — ответил журналист, — само собой разумеется. Я вовсе и не собирался вмешиваться в это.
Журналист был несколько обижен, но Паульсберг утешил его, сказав:
— Спасибо за заметки, Грегерсен. Да, благодарение Богу, ты всё-таки следишь за нами немножко, а то люди и не знали бы даже, что мы, писаки, существовали на свете.
Адвокат предложил выпить пива.
— Я жду жену, — сказал Паульсберг. — Она должна была пойти к Оле Генриксену и занять у него сотню крон на время. Говорят о голоде в России, но... Положим, мне ещё не приходилось голодать, как следует, этого я не могу сказать.
Мильде обернулся к сидевшему рядом с ним Кольдевину и сказал:
— Не мешало бы, чтобы об этом знали там, у вас в деревне. Вот как Норвегия относится к своим великим людям!
Кольдевин снова обвёл всех взглядом.
— Да, — сказал он, — это печально. Немного погодя он прибавил: — Но, к сожалению, и в деревне тоже не особенно хорошо. И там жизнь даётся не легко.
