Он выпрямился с вызывающим видом и сказал матери:
— Теперь оставь меня в покое!
Но мать этим не удовлетворилась. Всё ли он отдал ей?
— Да, — возразила она. — Я конечно оставлю тебя в покое. Но если я должна уплатить наши долги, то знай, что этих денег не хватит!
Он высказал тогда то, что давно уже мелькало у него в голове.
— За себя я не боюсь, будь в этом уверена. Если ты можешь пробиться как-нибудь, то ведь и я могу тоже!
— Что ты хочешь этим сказать? — спросила она.
— Что я хочу сказать? Только то, что я калека, что я беспомощный, нет у тебя глаз, что ли?
— Не должна ли я идти просить милостыню?
— Ну, не совсем... Нет! Но разве ты не могла бы получить какое-нибудь пособие из вспомогательной кассы?
— Вот оно что! — сказала она и поджала губы.
— Разве это совсем немыслимо? Ведь я же такой беспомощный...
— Беспомощный! — воскликнула она, выйдя окончательно из себя. — Я скажу тебе кое-что теперь. Ты сам не хочешь ничего делать, решительно ничего! Почему ты не посмотрел вчера и не отправился в море, когда оно стало спокойным? А сегодня опять сильное волнение,
— Вчера также было.
— Да? А не можешь ли ты мне сказать, отчего выезжал Иёрген? — спросила она многозначительно.
— Разве Иёрген выезжал? О, ему это можно сделать. У него прекрасная, новая лодка, — сказал со вздохом Оливер.
Они замолчали. Но мать всё ещё была очень возбуждена и не скрывала этого.
— Ты продаёшь двери дома, — проговорила она. — Хорошо, что ты ещё не продал стен! Ах, я была бы рада лежать в земле!
— И я тоже. Прежде тебя!
— Ты? — возразила она с презрительной насмешкой. — Ты ведь лежишь в доме! Я уверена, что если мне выдадут что-нибудь из вспомогательной кассы, то мне ещё придётся тебя кормить.
Тут Оливер разразился громким смехом. Что за неразумные речи!
— Нет, это уже слишком! Ха, ха, ха! замолчи же теперь. Остальное ты можешь сама себе говорить.
Но спустя некоторое время в доме опять не было рыбы к варёному картофелю и не было ни одного полена дров для очага. Можно было иногда в течение дня улучить какой-нибудь час и выехать в море, когда оно несколько успокаивалось, но Оливер всегда упускал удобную минуту, и бухта снова покрывалась кипучими пенистыми волнами. Что бы это значило? Небо было безжалостным. Никогда ещё гром не гремел с такой силой над городом.
Оливер пересаживался с одного стула на другой, сидел целыми часами с сонным видом или же засыпал, облокотившись на стол и положив голову на руки. По временам он дразнил кошку, тыкая в неё своей деревяшкой. Однажды он полез на крышу. Оливер был старый матрос. Ему хотелось влезть на высоту. На крыше он подошёл к громоотводу, поправил пару черепиц и снова спустился, он чувствовал себя очень скверно. Мать больше не готовила обеда. Однажды утром она ушла и не возвращалась целый день. Когда она не пришла и на другой день, Оливер отправился к одному знающему человеку и сказал ему:
